Тайна архивариуса сыскной полиции

Я промолчала. Что тут сказать? Слухами земля полнится – о том писали в какой-то газете. Тираж изъяли, редакцию закрыли сразу. Да только на такие вещи у обиженных память.

Сказочный Иван-царевич резал свою плоть, чтобы расплатиться с несущей его сквозь непроходимые леса птицей Рух. Она, помнится, пожалела его, вернув, что взяла. В реальности – у болезни нет жалости. Как долго Дмитрий сможет обманывать время? И можно ли считать сладкий бред хотя бы подобием жизни?

В носу засвербило, и я чихнула. Алексей нахмурился, заозирался по сторонам, нашел рядом сложенное стопкой шерстяное одеяло и, расправив его, подался ко мне. Укутал мои ноги и недовольно бросил:

– Аукнулась твоя прогулка? Кстати, поведай-ка мне, где ты познакомилась с мадам Дюбуа?

– На Сенном, – коротко призналась я.

Есть ли хоть что-то, чего бы он не знал?

– На рынке? – удивился Милевский. – Невероятно.

– Что же здесь удивительного?

– Удивительно, что среди многотысячного города Клэр встретила именно тебя.

– Клэр? Вы знакомы? – почему-то шепотом спросила я.

Милевский растянул губы в улыбке:

– Ревнуешь?

– Нет.

Дорога свернула. В экипаж пробрался солнечный зайчик, спрятался в темных волосах князя, балуясь, на миг замер на высокой скуле, прямо под широкой бровью. Только Алексей будто не замечал его, и яркий свет не трогал потерявших всякую чувствительность глаз. Я коснулась длинных ресниц, ладонями закрывая его от солнца. Князь прикрыл веки.

– Ты дрожишь, – заметил он. – Весна коварна. Если единственный способ уберечь от простуды – это запереть тебя, я это сделаю.

Я опомнилась, забрала руки.

 

– Не ходи на реку, Маша! – кричит Оля. – Глупая, как ты не понимаешь?! Нельзя!

Я хлопаю глазами: что стряслось? Что может быть страшного в родном поместье? И в нашей речке, в любимом мелком месте Оли!

– А сама-то, сама! – дуюсь я. – Ты же ходила туда поутру воскресенья! Твои волосы были мокрые, я видела!

– Ходила… – шепотом говорит она.

– Ну вот, и я пойду!

– Не пойдешь, – вновь возражает сестра. – А если вздумаешь ослушаться, я тебя запру!

Последнее лето, когда она была жива. Через два месяца на той самой речке я встречу Алексея. Я ненавидела запреты. Я ненавижу воду. С тех самых пор.

 

– Я тоскую, ангел мой, – тихо сказал Алексей.

Он потянулся ко мне, стало общим наше дыхание, я приставила указательный палец к его губам и, хмыкнув, шепнула:

– Это весна рождает твой сплин, мой князь.

Милевский беззвучно рассмеялся и, быстро поцеловав мою ладонь, вернулся на своё место. Я же вновь выглянула на улицу.

Может ли что-то красотою сравниться с родным краем? Тонкие березы, пышные вечнозеленые ели, осины и липы, клен и ясень. Набухли почки на тонких ветках, вот-вот спадет шелуха, нежные листья потянутся к свету, и проснется жизнь.

С обеих сторон дорогу провожали деревья, и солнце догоняло коляску, просачиваясь сквозь ветви. Пели птицы, где-то совсем рядом стучал клювом трудяга-дятел, трещали под копытами сухие ветки, Федор понукал лошадей. Глухо стучали копыта по мягкой земле.

Я увидела их у края дороги – белое поле первых лесных цветов.

– Федор, остановись! – громко выкрикнул князь. – Желаешь размять ноги? – улыбнулся он.

– Желаю, – я не стала лгать.

Милевский знал меня как никто другой.

Алексей вышел первым, подхватил меня на руки, помогая спрыгнуть на землю. Я поблагодарила его и подошла к ковру из подснежников. Присела, чувствуя, как касаются рук хрупкие, нежные лепестки. Погладила головку тонкого, как нить, цветка и закрыла глаза, прислушиваясь к лесу: птицы пели на разные голоса.

Я почти дома. Усадьба Шуваловых всего-то в паре деревень в сторону Твери. Заколочены ставни, заперты двери, и зарос мамин сад. Теперь это владения князя.

Засвистел совсем рядом соловей.

– За тобой, – подсказал Алексей. – Надо же, какой смелый.

Я повернула голову – маленький серый комочек сидел нахохлившись почти у самой земли и самозабвенно рассказывал своей паре о чувствах. Неторопливая мелодия то замирала на высокой ноте, то опускалась ниже, и тогда в этой весенней песне любви появлялись щелкающие, словно бы рокочущие звуки.

Вздрогнула земля. Птица испуганно смолкла, и всхрапнули лошади. Небольшой конный отряд догнал наш экипаж.

– Merde!* – сквозь зубы выругался князь. – Как в воду глядел...

Белая лошадь остановилась совсем рядом. Дмитрий спешился, тяжелые кожаные сапоги его громко ударились о землю. Я сорвала цветок и, поднявшись с колен, поклонилась царевичу.

– Bonjour, Alex, – поздоровался он с князем и, не дожидаясь ответа, встал напротив меня.

– Поднимите голову, mademoiselle! – приказал он. – Я хочу видеть ваши глаза.

Я послушалась, прямо встречая тяжелый взгляд.

– Какая приятная и неожиданная встреча, князь, – заявил Дмитрий, улыбаясь лишь мне.

Я видела царевича на портретах, царственный мальчик давно превратился в мужчину и носил усы, совсем как его отец. Но ни одна фотография не в силах была передать той смеси силы, безумия и боли, что таились в прозрачных глазах.

– Представь меня своей спутнице, – распорядился Дмитрий.

– Мария Михайловна, – холодно сказал Алексей. – Мой секретарь.

Солнце скрылось за тучами, поднялся ветер – зашумели кроны деревьев.

– Секретарь … – задумчиво повторил Дмитрий. Всё это время он продолжал внимательно изучать моё лицо. – И что же привело вас в Москву, господа?

– Дела семейные, – Милевский развел руками.

Дмитрий, наконец, оторвал от меня взгляд, и я разом почувствовала и намокшую в талом снегу обувь, и ледяную удавку шелкового платка.

– Как это таинственно, – с издевкой заметил царевич. – Мы ведь и есть – ваша семья, дорогой кузен.

Милевский рассмеялся:

– Что вы, никаких тайн.

– Никаких? – вскинулся Дмитрий и вновь впился в меня глазами. – Мне думается, у вашего секретаря тайна имеется, да не одна. Так ведь, Мария Михайловна? Вы ведь служите в архиве полицейского сыска? Так что же вы делаете здесь?

Что я здесь делаю? Как заметил Милевский – играюсь в сыщика. Я играюсь в сыщика, а князь … играется мной.

Я обхватила себя руками и, дернув краешком рта, тихо ответила:

– Мёрзну.

Дмитрий замер, моргнул, а затем расхохотался. Алексей сделал ко мне шаг, чуть закрывая плечом.

– Что ж, отпускаю вас! – отсмеявшись, улыбнулся царевич.

Милевский еле слышно выдохнул.

– Увидимся в Остафьево, – Дмитрий коротко поклонился князю, одним нервным движеньем снял белую замшевую перчатку и протянул мне ладонь, ожидая ответного жеста.

Я коснулась теплых пальцев. Прикосновение сухих горячих губ было сродни ожогу от раскаленного угля на руке. Поцелуй вежливости длился чуть дольше положенного по этикету времени. Царевич поймал мой взгляд, отпуская меня, и, на миг задержав мою руку в своих руках, указательным пальцем очертил шрам на моей ладони.

Безошибочно очертил невидимый сейчас шрам.

Un, deux, trois. Я спокойна. Это – ветер, он треплет кроны деревьев, заглушая шум крови в ушах.

Дмитрий вскочил в седло, приказал свите трогаться, сжал бока лошади ногами и дернул повод. Не обернулся. Сопровождавшие его двое мужчин двинулись следом за наследником.

– Даже если это одно и то же зло? – я посмотрела на Алексея. Напряжен, сосредоточен, бледен. Он взглядом провожал Дмитрия.

Милевский отмер, повернулся ко мне.

– Всего лишь игра слов, – серьезно ответил он. – Ты ведь не думаешь, что я мог бы в чем-то подозревать государева сына? Это – измена, Мари. Это – расстрел.

Меня затрясло. Господи, ведь это невозможно! Разве мог бы Дмитрий пойти по Садовой? По проституткам! Один?!

– Вероятность слишком мала, и всё же … морфий. А значит, возможно всё.

Возможно всё…

– Как далеко распространяются ваши политические разногласия? – сдавленно спросила я. – Что, если вся эта история спланирована с единственной целью – очернить тебя?

Алексей подал мне локоть.

– Не забивай свою очаровательную головку всякой ерундой, – покровительственно улыбнулся Милевский. – Политика – слишком грязное дело даже для такой умницы, как ты, милая. Хотя, мадам Дюбуа бы поспорила со мной. Она ведь с юных лет состоит во Французской лиге прав женщин.