Жаркий август Том первый

После ужина Тим опять ушел в гараж, оставив меня в гордом одиночестве. Не то чтобы я переживала по этому поводу, но когда большая стрелка на часах перевалила за одиннадцать, а за окном опустилась темень, стало как-то не по себе. Что он там, в темноте ковыряется? Может, уже свалился и шею сломал? Или нашел способ сбежать? 

От этих мыслей на душе стало тревожно, и я поспешила на улицу, чтобы убедиться, что Тим на месте и при этом жив-здоров.

Выбралась через черный выход и поковыляла по тускло освещенной уличной лампой дорожке. Темные густые тени деревьев подступали со всех сторон, заставляя ежится от каких-то непонятных страхов и опасений. Что если он нашел способ обойти браслеты, зонды и все остальное? И сейчас придушит меня в этой темноте, закопает под кустами и все, никто никогда не найдет останки бедной Чу.

Бред. Глупости. Не может этого быть. Так я себя успокаивала, продвигаясь вперед. Дошла до гаража, который в темноте выглядел, как черная нелепая огромная голова с распахнутым ртом, которым она собиралась меня съесть.

— Тим? — позвала я хриплым голосом, напряженно всматриваясь в темноту и прислушиваясь.

Минуту стояла тишина, а потом я услышала какую-то возню и свет фонарика внутри гаража. 

Тимур вышел ко мне, вытирая руки о какую-то замызганную тряпку.

— Что ты тут делаешь? — спрашиваю, подозрительно вглядываясь в его лохматую физиономию.

— Работаю, — просто ответил он, пожимая плечами.

— В такой темноте?

— Я фонарик нашел, — он демонстративно поднял его повыше, — мне хватает.

— Уже двенадцатый час, — не сдавалась я в своих попытках найти какой-то подвох, — почему ты не идешь спать?

Тимур постоял немного, задумчиво глядя себе под ноги, а потом спокойно произнес:

— Вы мне не разрешали.

— Хочешь сказать, что если бы я сейчас к тебе не вышла, то ты так бы всю ночь и ковырялся? — сердито сложила руки на груди.

— Да.

Вот так просто. Да. И все. Как же мне это все надоело! Я устала, и скоро, наверное, сойду с ума от этого всего! Как можно жить и контролировать, регламентировать каждый шаг другого человека? Лично мне это точно не под силу.

— Идем, — проворчала и направилась к дому, Тим послушно последовал за мной, — значит так, слушай меня внимательно. Устанавливаю тебе нормированный рабочий день. В семь часов, вне зависимости от стадии, на которой находится работа, ты ее прекращаешь. Ясно?

— Ясно, — раздалось из-за спины, — и что я должен буду делать после этого времени?

— Да что хочешь, делай! Сиди у себя в комнате, читай, ешь. Мне все равно, — вспылила я, — но чтоб больше никаких ночных ковыряний в гараже. Шею сломаешь и тю-тю. Если еще раз будет похожая ситуация, в которой я не дам тебе четких указаний, то будь добр, подходи ко мне и уточняй, что, как и зачем, я за всем уследить не могу. Ты все понял?

— Понял.

— Вот и молодец, — сердито припечатала я, заходя внутрь дома.

Дождалась, пока он скрылся в своей комнате, и поковыляла к себе, держась за бок. Нет, вся эта ситуация точно меня доконает, и я помру раньше времени, так и не избавившись от проклятого корсета! Его же, как ребенка, надо чуть ли не за руку водить! Чуть что и все, он в глубокой обороне, а оправдание только одно "вы мне не разрешали". Это что же надо было с человеком делать, чтобы он вот так совершенно не имел своего мнения?

В голове зазвучал внутренний голос, подозрительно похожий на насмешливый баритон Лазарева: "Чу, очнись, он раб. И ведет себя соответственно, а ты пытаешься его измерять рамками свободного человека!".

Все верно, все так. Только вот почему от этого так тошно?

Дальше потянулись наши совместные будни. Однотипные, размеренные спокойные. К десяти я выползала на наш совместный молчаливый завтрак. Попыток разговорить его, я так и не оставляла, и к моей огромной радости дня через три-четыре, он перестал отвечать на мои вопросы пожатием плеч или кивком головы. Теперь это были словесные ответы, пусть односложные, но я уже была в восторге и от этого. 

Еду он готовил сразу на несколько дней, исправно добавляя витамины, которые я ему оставила, а большую часть своего времени проводил на улице, ремонтируя крышу. Я его не торопила, не дергала. Даже, если честно, лишний раз старалась и не выходить к нему. По себе знаю, что когда над душой стоят, то все из рук валится. Так что пусть спокойно работает. 

Мы так же вместе обедали и ужинали. Не знаю почему, но вот это, мне было важно это делать совместно. Мне кажется, говорила моя внутренняя подозрительность, считающая, что столь занимательный объект надо хоть иногда держать на виду. 

После семи он уходил в свою комнату, и чем там занимался — понятия не имею. Может, спать ложился, а может, читал. Я ему отдала кучу книг, надеюсь, хоть что-то нашел себе по душе.

В принципе, жизнь была спокойной и размеренной. Дома чисто, убрано, везде порядок. Каждый день теплый завтрак, обед и ужин. Я практически не пересекалась со своим имуществом, не считая совместных приемов пищи. Вот такое противоречие, с одной стороны старалась избегать встреч с ним, а с другой непременно должна была сидеть с ним за одним столом. Почему? Понятия не имею!

Да и он себя вел тише воды, ниже травы. По-моему, я даже начала привыкать к его присутствию. Нет, он по-прежнему меня напрягал самим фактом своего существования, и по-прежнему, находясь с ним в одной комнате, я ощущала какую-то непонятную неловкость, тревогу, но теперь, по крайней мере, я не чувствовала тоскливой обреченности, да и страх перед неизвестностью отступил. Если наша жизнь и дальше будет течь в таком русле, то думаю, что смогу выдержать эти четыре месяца.

Единственный раз, когда он уперся как баран рогом, случился, когда я попробовала намекнуть, что неплохо было бы побриться и подстричься. Не знаю, что у него там за пунктик по поводу бороды и лохматой шевелюры, но он так отчаянно сопротивлялся всем моим попыткам облагородить его внешний вид, что, в конце концов, я отступила. Что он так к этим лохмам прицепился, мне было не понять. Самому же не нравилось все это кучерявое безобразие! Я много раз видела, как он с раздражением откидывает назад длинную растрепанную челку, или чешет заросший подбородок. Может, борода и волосы давали ему иллюзию того, что он сам что-то смог решить в своей жизни, без указаний хозяев? Черт с ним, хочет ходить как лохматый бабуин, пусть ходит. Может когда привыкнет и успокоится, мне удастся от этих зарослей избавиться. 

Та же самая ситуация и с одеждой. Я предложила купить ему новые вещи, пусть это будут самые простые футболка и брюки, но он отказался, продолжая в жару работать в рубашке с длинными рукавами. Стеснительный, что ли? Хотя в памяти остался фрагмент его спины, когда я в первый день кинула его на колени. Там были рубцы, шрамы. Я увидела лишь небольшой участок кожи, но, скорее всего, вся спина такая. В результате я опять уступила. Нашла в кладовке пакет со старыми вещами отца и отдала Тиму. Папаша был у меня крупный, крепкий, в теле. Поэтому его рубашки на Тимуре просто висели, ему даже пришлось рукава закатывать. Про брюки вообще молчу. Там в одну штанину два Тима влезет. Нам пришлось проколоть несколько новых дыр на старом отцовском ремне, прежде чем парень смог его использовать по назначению.

В общем, вместо стриженного, выбритого, опрятного парня у меня под боком по-прежнему обитало лохмато-бородатое Нечто в мешковатой нелепой одежде. Меня это раздражало, а ему, по-моему, наоборот нравилось. Загадочный он какой-то, по-другому и не скажешь.

Во всем остальном, кроме одежды и своего внешнего вида, он был сама покладистость. Все делал, ни на что не жаловался. Руки у него, кстати, прямые, росли оттуда, откуда надо. Гараж медленно, но верно приходил в норму, да и в доме он уже перечинил все, о чем я просила. Золото, а не парень. Я даже серьезно начала подумывать о том, чтобы рассказать ему о документах, поданных на его освобождение. А что, молодец, старается, заработал право на хорошую новость.