Тайна архивариуса сыскной полиции

Поезд прибыл. Пассажиры уже начали сходить, и сонный вокзал такой же сонной Москвы медленно просыпался.

Я застегнула жакет и посмотрелась в зеркало. Идеально скроенный костюм оттенял белизну кожи, подчеркивая хрупкость своей владелицы. Даже лицо моё будто стало другим: вызывающе пухлая нижняя губка, высокие скулы, тонкие брови вразлет. Не женщина – дорогая игрушка. Что ж, нельзя не признать, у его сиятельства прекрасный вкус.

Я скривилась и заколола волосы так, как делала когда-то мама. Теперь серебристое стекло отразило графиню Шувалову.

Да, в сером мне, определенно, лучше в разы.

Я сложила форменное платье в ровную стопку и вышла из уборной. Алексей окинул меня придирчивым взглядом и любезно подал саквояж. Подошел к вешалке и так же педантично, как я до того, свернул моё пальто.

– Благодарю, – я приняла его и, убрав, защелкнула замок.

Милевский подошел сзади, накинул на меня отороченную мехом накидку и огладил мои плечи, чуть дольше положенного задержав ладони на моих руках.

– Совершенство, – прошептал он мне в волосы и поймал мою ладонь, вынуждая развернуться к нему лицом.

Он пленил мой взгляд, наклонился ко мне. Жаркое дыхание коснулось запястья, я вздрогнула и, вырвав руку, отшатнулась от князя. Милевский подхватил мой саквояж и, громко выкрикнув проводнику, чтобы вынес вещи, шутливо бросил:

– Боишься меня, Мари?

Он не стал ждать ответа, первым прошел к выходу, чтобы затем помочь мне спуститься. Я шагнула на железную ступень и вдохнула весенний московский воздух.

Нет, мой князь. Ты и сам это знаешь – я боюсь не тебя.

На соседнем пути стоял литерный поезд. Он приехал раньше, обогнав нас в пути, и, вероятно, был пуст, не горели огни в вагоне напротив.

Старый слуга Московского дома Милевских – Федор, ждал на платформе. Мужчина низко поклонился Алексею, а потом заметил и меня. Крякнул довольно и улыбнулся в бороду. Кто-то раскрыл занавес в окне первоочередного состава, и я застыла, вглядываясь в знакомые черты. Портреты в газетах безбожно лгали, они не в силах были передать этой изящной, почти болезненной красоты.

Дмитрий Николаевич внимательно изучал меня.

– Что случилось? – нахмурился Алексей и проследил за моим взглядом. Резко поклонился царевичу и больно сжал мою руку, фактически стаскивая со ступени.

– Идем! – властно бросил он мне, жестом приказывая Федору вести.

Я оглянулась. Младший Михайлов, чуть склонив голову к плечу, смотрел на нас. Алексей же тащил меня словно баржу, не останавливаясь и не обращая внимания на слабые попытки сопротивления. Разумеется, разве мнение вещи может быть важно?

Милевский всего-то напомнил мне – кто я есть.

Мы вышли на Каланчевскую площадь. Экипаж, по старинке запряженный тройкой лошадей, уже ждал нас. Я вновь попыталась выдернуть руку, Алексей сжал мой локоть еще сильнее.

– Вы делаете мне больно, князь, – зашипела я.

– Больно? – остановился Милевский, развернулся ко мне и скороговоркой сказал: – Больно, когда твоя женщина из-за собственного упрямства ставит свою жизнь под угрозу, когда из-за глупого любопытства она привлекает к себе опасное внимание высоких персон.

Он прижал меня к себе и, наклонившись к самому уху, процедил:

– Больно видеть, как она целует другого!

Другого? Он видел, как я целую Василия? Милевский обезумел, ревнуя к мальчику восьми лет? Я вздрогнула, князь поцеловал меня в висок и отпустил. И только тогда я поняла, нет, Алексей здоров. Это я больна! Потому что успела забыть... как целовала Ивана.

– Я не твоя, Алексей. Я не вещь, – спрятала дрожащие руки под накидку.

– Не моя? – усмехнулся Милевский. – Тогда чья же? Может быть, Бортникова? А ведь он не лучше меня, Мари, – он пальцами обхватил меня за подбородок, заставляя смотреть в злые глаза. – Хуже, милая, хуже. Ведь я хотя бы честен с тобой.

– Что ты имеешь в виду? – я положила ладонь на его запястье, он ослабил хватку, обжег взглядом, пальцем провел по моей нижней губе.

– Ничего, – князь издевательски улыбнулся. – Ты осталась довольна ласками господина адвоката? Тебе ведь есть с чем сравнивать.

Я мотнула головой, вырываясь из его рук, и что было сил ударила его по щеке. Сцепила челюсти, злясь на саму себя. Господи, какая пошлость! До чего я дошла! Старый Федор рядом мялся с ноги на ногу, не зная, что делать и куда смотреть.

– Прелестно! – довольно рассмеялся Алексей.

– Батюшки-святы, а я-то уже подумал… старый дурак… – пробурчал слуга себе под нос. – Что будет… что будет? – причитал он.

Я вспыхнула от стыда. Милевский смотрел на меня и улыбался. На щеке его виднелся алый след от моей руки.

– Едем! – приказала я и самостоятельно села в крытую коляску.

Алексей устроился напротив. Он посмеивался, злое веселье не оставляло его.

– Теперь Дмитрий приедет в Остафьево, – наконец холодно решил он, – ты снова окажешься в опасности!

Князь закрыл глаза, а потом, резко схватившись за голову, прокричал:

– Черт побери, Маша! Почему всё так?!

Теперь Дмитрий приедет в Остафьево? Почему теперь?

– Я не понимаю, причем здесь царевич?

– Не понимаешь? Это, видимо, семейное у Шуваловых? Твой отец тоже не понимал, что фактически подписывает приговор дочерям, играясь в карты и эту чертову революцию! Синее пламя было у старшей Шуваловой, так почему бы этому чуду не перейти к младшей?!

– C`ets absurd! – воскликнула я. – Чудеса не передаются по наследству, хотя бы потому, что чудес нет! Никаких доказательств, разве можно считать таковыми свидетельства вдрызг проигравшегося игрока? Синее пламя нужно лишь террористам, чем не оправдание для слепо верующей в божий промысел необразованной толпы?

Алексей устало потер глаза.

– Всё так, – тихо подтвердил он. – Никаких доказательств, один только пьяный бред. Да и младшая Шувалова трудится в архиве сыска под присмотром одного из лучших следователей страны.

– Так ведь по твоей указке, – я вскинула подбородок. – Ты ведь о Петре?

– О нём, – Алексей кивнул. – Я видел его отчеты – ты ангел, судя по ним. Проблема лишь в том, что Чернышов отчитывается не только мне. Он ежемесячно сообщает о твоих передвижениях его императорскому высочеству Дмитрию.

Меня будто лишили воздуха. Господи, даже так…

Я обхватила себя за шею, посмотрела на дорогу. Широкие площади ночной Москвы, белокаменные храмы – прекрасные перспективы открывались взору с высоких мест. Смешливая первопрестольная красавица пожимала покатыми плечами – улицами. Её не загонишь в рамки, она не станет терпеть ненужную ей упорядоченность. Махнет рукой – и вот между ровными рядами домов неожиданно вырос круглый маленький пруд.

Своевольная, свободная, независимая. Такая, какой мне не быть.

Жизнь, как театр одного актера, а верней – актрисы. Только почему же режиссер забыл поведать сценарий?

Даже статисты осведомлены о происходящем больше, чем она.

Москву уже украсила весна. Зеленела юная трава, и по краю дороги сияли желтыми шапочками цветки мать-и-мачехи.

Я сняла шляпу и, положив её рядом, спросила:

– Что мешало Дмитрию встретиться со мной в столице, хотя бы в управлении?

Милевский откинулся на сидении:

– Хороший вопрос.

И он же исчерпывающий ответ. Больше объяснений не последовало. 

– Так что же, вернёмся в Петербург? Почему бы с комфортом не прокатиться … туда-сюда?

Князь сцепил челюсти, но смолчал.

Высоко заорали коты, сражаясь за благосклонность дворовой кошки. Я не сдержала улыбки, Алексей смягчился и ответил:

– Нет уж. Злу неизвестному я предпочту зло хорошо знакомое. Даже если это одно и то же зло, здесь ты со мною рядом, – он достал часы из кармана и сообщил: – Мы будем у тетки к полудню.

– Злу? – насторожилась я. – Вы с кузеном не сошлись во взглядах?

– Скажем так, у нас есть некоторые политические разногласия. Расположение его высочества переменчиво как ветер. Впрочем, кто знает, какие мысли принадлежат ему самому, а какие … рождает морфий.