Само совершенство

Изобразить легкомыслие и удовольствие от очередного вояжа мне, как будто, удалось. Беда в том, что изнутри меня продолжало грызть беспокойство. Поводов для него нашлось предостаточно: история с Марфинькой, так неудачно вышедшей замуж за злодея, ее супруг, попортивший нам с кавалером немало крови, и способный на гораздо большие каверзы.

Еще назревающее путешествие и крайнее недовольство Андрея от того, что я убываю куда-то, где он не сможет дать мне ни помощи не защиты. Ну и сам Арбенин. Мы едва расстались, а я уже скучала по его насмешкам, грубоватой мужской заботе и поцелуям… Слабая женская натура очень невовремя и весьма активно лезла на передний план.

— События происходят там, где их и без того много, — утешительная сентенция только еще больше расстроила меня.

Чем дальше, тем все сильнее я опасалась, что не сумею сладить с навалившимися на меня проблемами. Оставалось только решать их постепенно, сколько хватит сил. И «следующим номером нашей программы» значилось новое путешествие в задверье.

Завидев серую муть, сочившуюся из-за дверной створки, я только тяжело вздохнула. Без дядюшкиных объяснений было ясно, что с той стороны нас ждет неизвестность. Тревожная, тусклая неопределенность, в которой нам предстоит сделать потребное, не обращая внимания на обстоятельства. Дедок мой тоже что-то почувствовал.

— Вы уж там, девки, осторожность блюдите, — наставлял он нас на пороге. — Не то мне сударь твой, Полинька, жизни не даст. Он и давеча уж мне выговаривал, что никакого к тебе бережения не выказываю, просился с вами ехать или хоть провожатых вам снарядить… Еле отбился от него. И до чего ж настырный мужик, как только ты с ним управляешься?

— Управляюсь вот, — при упоминании кавалера я мечтательно заулыбалась.

Как ни странно, старание Андрея уберечь меня от всяческих опасностей выглядело трогательным, а вовсе не занудным. Такое уж время, дамы покуда считаются нежными созданиями, которых следует холить и лелеять. Кто бы возражал, только не я.

Мы помахали дядюшке на прощание и двинулись в следующий вояж. В этот раз местом перехода оказался склад, доверху заполненный сундуками, тюками и прочей упаковочной тарой. Мы едва пробрались между рядами товара и выбрались на улицу.

«Бог троицу любит,» – подумала я, оглядевшись. Так оно и есть, не зря мы в третий раз угодили в Москву. Но это была какая-то нетипичная столица: тихая, мрачная, словно окутанная серым дымом. И горожане крались по улицам, как воры: быстро и молча, стараясь поскорее добраться до жилища. Можно подумать, им угрожала какая-то привычная, но все равно докучливая пакость.

Кругом было зелено, но промозгло и ветрено, как будто старую Москву внезапно посетило питерское лето — переменчивое и коварное.

— Что, барышня, куда нас нынче занесло? — подала голос Акулина.

— Да кабы знать, — задумчиво пробормотала я, стараясь уловить взглядом хоть какую примету времени.

Никаких отчетливых признаков эпохи на глаза, как назло, не попадалось. Пришлось пройти до ближнего перекрестка, где мы наконец нашли, что искали. Забравшийся на возвышение (вроде небольшой трибуны) глашатай орал, надсаживая глотку:

— От Царя и Великаго князя Василия Иоановича Всея Руси в сие лето 7117. Ведомо нам учинилося, что творится на Москве беззаконие, тако же измена. Людишки боярские, тако же служивые, с вором Тушинским тайный сговор имеют и противу нас зло умышляют. И указали мы о том учинить на Москве и в уездах заказ крепкой, чтоб ныне и впредь к тому вору людишек не слать и посулов от него не брать. Велено тот наш указ сказывать всяким людям всем вслух, чтобы был он всем ведом. А которые люди учнут сказанное зло умышлять, тех велено имать и за те их вины наказание им чинити по нашему указу. Писано на Москве лета 7117 июня в 3 день.

Мы с Акулиной все ждали, не сорвет ли детина голос от таких воплей, но нет, справился, разве что к концу слегка охрип. Народ, слушавший «последние известия», понемногу разошелся, только мы остались стоять на месте.

— Что это за царь Василий Иоанович? — похоже, моя девка заразилась-таки от меня повышенным интересом к истории Отечества. — И вор какой-то, да не простой, а Тушинский…

— Тушинский вор, Акулина, это самозванец Лжедмитрий под номером вторым. Первого, стало быть, уже на копья подняли. А царь Василий — из рода Шуйских, и положение его сейчас аховое. Тушинский вор ему палисадник подпирает, полдержавы оттяпал. В общем, попали мы с тобой…

— Как кур в ощип, знамо дело, — хладнокровно подтвердила горничная. — Ну, чаю, не впервой, выберемся. Нам бы только наследство-то ваше отыскать.

Да, уже мое. Я сама поймала себя на том, что перестала звать ожерелье Корсаковым, словно оно законным путем перешло мне в руки. И где его искать — есть идея, Мироздание наверняка подталкивает нас к посещению Тушинского лагеря. Только бы пробраться туда как-то…потихоньку.

Задуманное вышло на удивление легко: городок второго Лжедмитрия был настолько плотно застроен и переполнен людьми и звуками, что на нас никто не обратил внимания. Да что там, среди такого шума я и собственные мысли не различала, не то что чужую речь.

— Куда подадимся-то, барышня? — проорала Акулина мне в ухо. — Нам бы, может, к какой барыне в ближние определиться?

Я аж затормозила.

— Вот ты молодец! Знаю я тут одну…барыню. Она полячка, правда, но…

— Ляшка? — удивилась девка. — Слыхала я, что в Смуту тут ляхи обретались, но уж баб-то, поди, своих по домам оставили, хозяйство держать?

— Это не простая ляшка, — мечтательно протянула я. — Это Марина Мнишек, венчанная на царство государыня русская. Жена первого Лжедмитрия. Она и второго как своего мужа признала.

Акулина ахнула в ужасе от иноземных нравов.

— Вот ведь Иудина дочь! Уж это она, верное дело, никак венца царского утратить не могла. За ради того, чтоб наверху усидеть, этакое бесчестье затеяла.

Вот он, глас народа. Не испорченный властью человек именно так и судит обо всех политических хитростях. Надменная полячка еще не знает, на что подписалась, согласившись признать новую кандидатуру на роль убиенного царевича. Но ее протекция нам пригодилась бы. Значит, надо найти Марину Юрьевну и…

Обсуждая моральный облик госпожи Мнишек, мы прошли сквозь лагерь (больше похожий на средних размеров город) почти до самой реки. У самого берега на холме возвышался деревянный терем, окруженный по всем правилам фортификации валом и рвом.

— Эвон, — Акулина прищурилась, — кто ж это тут так расположился? Не тот ли вор и самозванец, о коем вы рассказывали, барышня?

— Он самый, — похоже, нам везло.

От терема в нашу сторону как раз двигалась небольшая процессия.

Поляки в ярких одеждах, подпоясанные саблями-карабелами, несколько московитов и впереди всех — маленькая, худая женщина в пышном европейском наряде. Ее-то нам и нужно было.

Пока я прикидывала, как бы подступиться к Тушинской царице, Акулина долго не рассуждала. Единым духом она подлетела к Марине, рухнула ей под ноги и заголосила погромче давешнего глашатая:

— Ой, матушка-государыня, спаси, не дай пропасть, яви божескую милость!

Пани Мнишек отшатнулась. Нечасто ей, видимо, попадались такие громкие просители. Шедший рядом с ней кудрявый красавец в казачьей одежде потянул было из ножен саблю, но Марина тронула его за плечо:

— Погоди, Иван Мартынович, не горячись. Видишь, женщина о помощи просит. Говори, милая.

И моя девка развернулась во всю ширь своего актерского таланта. Буквально в нескольких фразах она ухитрилась нарисовать нам такую безрадостную биографию, что разжалобила бы и камень.

По ее словам, барышня из хорошего рода (то есть я) вынуждена была бежать от захвативших ее злодеев в обществе верной девки (самой Акулины), и нынче не ведала, куда приклонить головушку. И только милосердие царицы Московской могло спасти нас от неминуемой гибели на дорогах охваченной Смутою державы.