Тусовка

Из слитного бормотания терафима, кем-то когда-то заточенного на галактпоэзию, вдруг услышалась и осозналась строчка. "Первым всегда просыпается чуткий слух" [1] Вставать совершенно не хотелось. Но этот язык ей был знаком, как и само стихотворение, ещё из той какой-то одной из параллельных своих жизней. И она, не сразу заметив это, стала повторять вслед своему терафиму: "Где-то упала капля". И чуткое ухо её одного из секонд эго, уловив в слое времени "Будущее определённое приближающееся" звук водяного шарика-бусинки, народившегося, сформировавшегося в листьях какой-то аэрофлоры, мигрирующей большую часть местного года в стратосфере сдвоенной планеты, и покатившегося по листу вниз. Именно звук был первичен. Звук сопровождался волной запахов и зрительными образами. "На глубине трава начинает себе пробивать тропу," — в здешнем мире до весны оставалось не так много времени, —"из-под земли, насквозь прошивая снег..."

Вставать совершенно не хотелось, но тело, находящееся очень давно в запущенном состоянии и подававшее отовсюду глухие сигналы тотального бедствия, ожило. И его хозяйка сначала потянула одну ногу со скрипом и стоном на себя, а затем вперёд от себя, потом другую, напрягая ослабшие мышцы. Вверх, в стороны...

"Лапы тяжелые медленно разминать, узким зрачком вбирая прохладный свет". Глаза открылись вопреки воле. Да и как им бы не открыться? Котомыш по имени Басё, почувствовав, что она проснулась, бодро промаршировал по ней, переходя с тонкого писка на уверенный мявк. Хорошо хоть крылья не были выпущены наружу. Вставать не хотелось, но пришлось. Лежать было бесполезно. До тех пор пока не насыплешь горстку корма, в покое тебя не оставят. Конечно, она попыталась проигнорировать мелкого проходимца, когда-то пробравшегося в спальню, раз за разом скидывая его на пол. Конечно же, не вышло.

Пока переходила с уровня на уровень, медленно тащась от узла к узлу, не переставала специальной концентративной распевной речитативью проговаривать из "На каждый день" из "Садов Сновидений"

Свет, который во тьме. Тьмы, которой нет. Есть Сказанное, но есть ли непроизнесённое?

Поворот в этом месте давался сегодня более напряжённым, чем вчера...

ТСЕ каждого любит больше всех.

Милосердный ТСЕ ближе, чем биение сердца, ближе солнечного сплетения, сонной артерии, ближе боли, дальше смерти [2] 

Ох, получилось! 

Вдох перейдёт в выдох, выдох — во вдох. И во всём ТСЕ. Всё выходит из дыхания ТСЕ, всё растворяется в нём и всё возвращается к Нему...[3]

До здешней весны оставалось не так много времени. Скоро начнётся неделя Красной луны. И целый месяц, семь недель, в растительности стратосферы, будет преобладать красный цвет."Облака вишневых цветов! Звон колокольный доплыл... Из Уэно Или Асакуса?" [4] И снова из стихотворения , которым её сегодня разбудил терафим: "Снег исчезает, водой расходясь по шву. В темную почву следом впечатан знак. Я поднимаюсь и чувствую, что живу в новой весне, которой еще не знал". Но дотянут ли они до этих дней? Она стояла, прислонившись лбом к круглому твизору, который сейчас функционировал в режиме обычного окна и за которым было просто форменное светопреставление — безумная сиренево-фиолетовая снежная фантасмагория. На Станции в гостевой зоне задержались старатели и ещё какие-то случайные люди. Она не вникала. Терафим справлялся, да и ладно.

По ощущениям чрезвычайный режим продлится до краснолунья. А потом она закроет гостиницу на... какое-то время. И вообще она может не заморачиваться с причиной. Санитарная обработка, переучёт... Всё, что угодно! Это её частные владения, её феод, её домен. Можно вообще никому ничего не объяснять. И хотя никто из владельцев доменов, даже Дейцуру, никогда не шли против неписанного уложения Семерых ещё со времён, предшествующих Договору, — по умолчанию у любого попавшего на Эйтерру-Эйтувир должен быть шанс выжить, — можно и вовсе вывести свои территории из пространства Договора. И никто не пострадает. Кроме неё самой и её подопечных. Никому просто не будет доступа к ним. И у неё не будет нынешних общих границ с соседями. 

"Время в тебе, как сросшийся перелом, ноет о том, что прошлого больше нет," — хотелось вновь и вновь с маниакальной настойчивостью повторять эти строчки из сегодняшней поэтической подборки терафима, которые давили и давили на какие-то реперные точки её гибридной души. Терафим, послав запрашивающий импульс и получив в ответ разрешение, тихим намёком на "отдалённый" шёпот, с буквенным сопровождением на разных языках открыл файл с местостихами из того же "Сада сновидений", только теперь из "Книги времени".

Время — дыхание ТСЕ.

Если ты поймёшь, что такое время, оно остановится.

Время рождается в точке, в которой ты, идущий из прошлого в будущее, встречаешь самого себя, идущего из будущего в прошлое.

Твоё время, рождаемое не тобой, рождается внутри тебя. Рождённое тобой время родится внутри идущего своей дорогой.

Искушаемый временем искушается вечностью [5]

Искушение вечностью... Такое значение вкладывалось в понятие "искусство" на одном языке, который был присвоен ею, узнан, вспомнен одним из первых. Многоязычие её сложносоставного "Я" нередко давало речевой сбой в определённом речевом пласте: забывались напрочь отдельные слова и их гнёзда, конструировались новые слова и их формы. Искушение вечностью давалось ей сложно и было очень энергозатратно. "Не всё, что называется искусством есть искусство.... И хотя все мы — потенциальные поэты, не всякий пишущий стихи поэт. И хотя настоящая жизнь — это Поэзия Вечности, не вся поэзия миров дотягивает до Неё". С переводом с дзаё всегда было сложно. Но сегодня стихотворные строчки, сочинённые в краю, в который ей вряд ли найти дорогу, поэтессой, назвавшей себя Кот Басё (кот великого японского хайдзина), и 

самим Басё, надавили на эти вдруг обнажившиеся (и ставшими такими нужными) точки души и заставили улыбаться и плакать. И, наверное, это было неплохо. Потому что на слёзы тоже нужна энергия. И какая-то толика её нужна и на улыбку. И откуда-то эта внутренняя энергия стала приходить — по чуть-чуть, по каплям, но приходить. И как было не улыбнуться? Всё опять сошлось в одну точку. Всё-таки её терафим [6] не один из многих подобных друг другу, её — с большой буквы. Терафим по имени Кузьма. Как же у него так получается слышать и совмещать, синхронизировать... разноуровневое? В этот диалог поэтов, живших на одной планете в разное время, бытие втянуло и её с её же зверюшкой, интересную помесь кота с летучей мышью, кем-то когда-то названного Басё. Котомыш по имени Басё...

Ну что ж, наверное, надо мириться с терафимом и перестать делать вид, что относится к нему как к чему-то бесчувственному, псевдоразумному. "Но я ведь на самом деле такой. Бесчувственный и псевдоразумный," — саркастически откликнулся Кузьма. 

— Подслушиваешь? — проигнорировала утверждение терафима.

— А чего подслушивать? Ты вслух это сказала.

Не заметила...Как-то все чаще и чаще перестаю себя контролировать, — подумала, пожав плечами.. Но вслух сказала: 

— Подслушиваешь..

Теперь пожал плечами Кузя, активировав свой виртуальный образ, впервые за две недели, как они поссорились.

Потихонечку просматривая текучку в виртпространстве, она готовила себе с дедом перекус. И вдруг её скрутило."Время в тебе, как сросшийся перелом, ноет о том, что прошлого больше нет," — снова выплыло из подсознания.

И тут же взорвался вспышкой, пришедший откуда-то, импульс какой-то информации... Боль. Паника. Страх смерти... Тут же стёрлось. Только сердце аритмично затрепетало и горло сжалось тревожно... Сглотнув с усилием, выдохнула раз и другой где-то что-то значащее: "Палуба... Падаю..." И услышала успокаивающий звук голоса Кузьмы: "Записал". Но не стала уточнять, что именно: эти два слова, сопровождающие всплеск психофона, или же у него получилось взять более точную информацию о "слепке", если это был "слепок"?