На осколки
Около полуночи мы стоим на лестничной площадке моего дома. Я в объятиях Ильи и настолько взбудоражена, что понятия не имею, как сейчас усну. Мы практически не разговариваем, поглощенные друг другом. Лишь изредка перешёптываемся между поцелуями.
— Мне пора идти, — стараюсь выровнять дыхание, а Илья не пускает, прокладывая дорожку поцелуев от губ до моего уха.
— А может ну его, этот дом? — раздаётся горячий шёпот, руки крепче прижимают к себе.
Дыхание перехватывает, внутри сладко стреляет, и я едва сдерживаю стон. Почему целоваться с Тихоновым настолько приятно?
— Ты сумасшедший! — пытаюсь отстраниться. — Я не могу не появиться дома целую ночь.
Щекой задеваю его щёку, и меня накрывает волной нежности. Это так приятно. Мы встречаемся взглядами. Его голубые глаза кажется сейчас такими тёмными, с непривычным и таким красивым отблеском.
— Правильная девочка, моя синеглазка, — тянет с кривой улыбочкой. — Я помню…
— Главное не вспоминать, как тебя назвала я, — тихонько прыскаю, не сдерживая смешок.
— Это ты про самодовольного индюка? — приподнимает бровь и снова целует.
Кажется, у меня сейчас сердце выпрыгнет из груди, так сильно оно грохочет.
— До сих пор так обо мне думаешь?
— Нет!
— Точно? — ещё поцелуй. — А если подумать?
— Точно! — сдерживаю смех, боясь перебудить соседей. — Всё, Илья, отпусти! Мне правда пора.
— Я бы с радостью, но не могу от тебя оторваться, — его пальцы зарываются в моих волосах. — Сама виновата.
— Я? — удивлённо округляю глаза.
— Ты, — Илья улыбается, проводя носом по моей щеке. — Нельзя быть такой сладкой красавицей.
Глаза закрываются сами собой. За спиной расправляются крылья, кажется я сейчас взлечу.
— Давай завтра сбежим куда-нибудь? — предлагает он.
— Куда?
— Куда захочешь.
— Давай, — шепчу тихо. — Главное вернуться не ночью…
— Тогда украду тебя на весь день, — обещает, продолжая играть с прядями моих волос.
Мы расходимся только через полчаса. Стою тихой мышкой у двери и слушаю, как постепенно удаляются шаги Ильи, открывается дверь домофона. Улыбаюсь, представляя, что завтра мы снова увидимся, и тихо поворачиваю ключ в замке.
Дома тихо. Все уже спят. Осторожно, чтобы никого не разбудить, я снимаю обувь и пуховик. Ухожу в ванную, и с удивлением отмечаю, что вся пропахла Тихоновым. Чувствую его запах везде: на одежде, на волосах.
Улыбаюсь счастливой улыбкой и осматриваю себя. Я растрёпанная. Идеальная укладка сестры не выдержала натиска поцелуев и ласк. губы тоже припухшие. Никогда в жизни я столько не целовалась. Тем более, так сладко и волнующе.
Смываю с себя косметику, а в душ не иду. Хочу чувствовать на себе запах Ильи как можно дольше. Тихонечко выхожу из ванной комнаты и едва не подпрыгиваю от испуга. В коридоре стоит отчим, угрюмо осматривая меня с головы до ног. Вид у него, как у грозовой тучи. Кажется, он не спал, дожидаясь меня.
— Доброй ночи, — шепчу тихо, стараясь не смотреть на него.
Хочу прошмыгнуть мимо, в нашу с сестрой комнату, но дядя Валера преграждает мне дорогу. Больно хватает за волосы и тянет на себя. Я вскрикиваю, цепляясь за его кулак. А он меня обнюхивает и кривится брезгливо.
— Значит, хахаля себе завела. И бухала с ним весь вечер. Потаскушка малолетняя.
— Пусти!
— Я говорил тебе, чтобы ни с кем не путалась?! — Продолжает дёргать меня, как тряпичную куклу. — Говорил?!
— Да какое тебе дело?! Пусти! — от боли на глазах зарождаются слёзы.
— Я тебе покажу, какое мне дело! — замахивается, но ударить не успевает. В обоих комнатах загорается свет.
Хватка на моих волосах слабеет и мне удаётся вырваться. Первой дверь открывает сестра. Я пулей залетаю в нашу комнату, меня трясёт. Ада подрывается ко мне, обнимает.
— Даш, что случилось? Ты как?
А я даже ответить не могу. Губы дрожат, мне кажется, если я сейчас открою рот, то зареву белугой.
— Валера! — слышу сонный голос матери. — В чём дело?!
— У тебя дочь пришла пьяная в зюзю, поздно ночью, вся размалёванная, как проститутка! А ты у меня спрашиваешь, что случилось?! — гремит в ответ отчим. — Она сейчас в ванной блевала, пока ты тут дрыхнешь!
— Что?! — пугается мама.
Ада осматривает меня.
— Тебе плохо?
Я лишь мотаю головой, а по щеке скатывается слеза. Мне было очень хорошо, до того, как я пришла сюда.
Мама заходит в комнату, осматривает меня одновременно строгим и обеспокоенным взглядом.
— Я не блевала! — выдавливаю из себя сквозь слёзы. — Я просто смывала косметику.
— Ложись спать, — кажется, она мне не поверила. — Завтра поговорим.
Мама выходит из комнаты, а я задыхаюсь от обиды. Снимаю с себя украшения и платье. Ныряю в сорочку и ложусь на диван, который для меня предусмотрительно разобрала Ада. Сворачиваюсь клубочком, отвернувшись к стенке, и тихонько всхлипываю.
Сестра щелкает выключателем и забирается ко мне под одеяло. Обнимает, целует в макушку и гладит мне волосы.
— Не расстраивайся, — шепчет мне мягко. — Мы завтра ему ежа в постель подкинем. Представляешь, как он завопит, когда задница в решето превратится?
Я улыбаюсь сквозь слёзы и вытираю щёки.
— Пожалей бедного ежа.
— Ты права. Лучше заменим ему крем для бритья на согревающую мазь! Тоже будет действенно.
— Неплохо, — соглашаюсь я. — Но он бреется только когда трезвый.
— У него как раз аванс на исходе, — довольно мурлычет Адель. — Так что, месть наша близка.
Коварно смеётся и меня потихоньку отпускает. Я расслабляюсь и вспоминаю про телефон. Вдруг Илья уже добрался до дома и написал мне? Приподнимаю голову с подушки и поворачиваюсь к сестре.
— Можешь принести мою сумочку? Она в коридоре осталась.
— Сейчас.
Сестра быстро выполняет просьбу и любопытно пристраивается рядом, когда я проверяю входящие сообщения.
Написал! Пять минут назад.
«Спишь, синеглазка?»
— Дашка, — восторженно пищит Ада. — Как мило он тебя называет!
Я улыбаюсь, в груди ширится тепло, а крылья снова расправляются за спиной. И почему меня раньше так раздражало это прозвище? Совсем ведь безобидное, и голосом Ильи звучит очень нежно…
«Ещё нет», — отвечаю быстро.
«Я дома. Но хочется обратно к тебе».
Я смущаюсь, отпихивая от экрана любопытную моську сестры.
— Не подглядывай, — шикаю на неё.
— Интересно же!
«Мне тоже. Приятных снов», — отвечаю быстро, отодвинув телефон подальше.