Положитесь на меня, мадам!

Глава, в которой разные люди с переменным успехом пытаются дергать за веревочки, а удивленный читатель узнает о том, что среди артистической богемы даже в 18м столетии встречались наркоманы.

За окнами неприметного дома в Видене царила дивная весна: кипела и переливалась через край, как игристое вино, призывно подмигивала из-под небрежно наброшенной вуали цветущих деревьев, ласкала невесомыми пальцами ароматного теплого ветерка. Зато в самом доме была не весна, не зима и не осень: время там словно застыло. Артист бы и вовсе не приходил туда, – да что там, не приближался бы и на милю… Увы, была необходимость.

– Вчера там было просто столпотворение, – докладывал осведомитель, первый тенор Венской оперы, полноватый манерный господин средних лет. – Мы с госпожой Кориллой очень удачно туда наведались. Старый каноник теперь благоволит мне, – с тех пор, как я начал проявлять отцовский интерес к малютке Анджеле, этому случайному произведению моих чресел: бедняга не догадывается об истинных причинах. Ах, Корилла ее просто обожает, что же до меня…

– Попрошу ближе к делу, – сухо прервал его тот, кто выслушивал доклад.

Этот человек для артиста оставался безымянной фигурой без лица, которая всегда стоит в тени, порой дергая за веревочки и заставляя марионеток плясать или кланяться. Кукловод – зловещий персонаж того безумного тоскливого карнавала, в который превратилась в последние годы его жизнь.

– Хорошо, хорошо, – синьор Андзолетто примирительно поднял руки. – Итак, столпотворение. Во-первых, я наконец-то застал на месте синьору Порпорину. Да, передал ей записку. Она не стала ее читать: сразу спрятала за лиф. Видимо, думает, что это какая-то ерунда, и вот же будет потом сюрприз… Мы очень мило с нею поцапались, – на мой взгляд, с моей стороны это был просто шедевр актерской игры. Так-то мне до нее и дела нет: что бы она ни думала, но она уже не та беззаботная девчушка, пленительно выросшая из своего платья, с которой мы проводили сладкие часы на набережных Венеции, а потом в ее комнатушке. У нее четверо детей, она худа, как палка, безбожно занудна, а теперь еще и без голоса… Да-да, понимаю, ближе к делу.

Тенор вытер пот со лба и продолжил:

– Так вот, наша прелестная цыганочка прибыла туда не одна, а с целой толпой народа: три служанки, слуга, какой-то опасный тип, что все время держит руку на эфесе шпаги. Я видел ее карету: кучером у нее теперь служит какой-то мордоворот, похожий на одетого и причесанного великана из сказок. Я слегка подслушал: одна из ее служанок также решила оставить у этого святоши своих детенышей. Я так думаю, они куда-то собираются, – иначе к чему разводить эту богадельню с толпой младенцев на воспитании у священника?

– Куда же? – «неутомимый мистер Креснер» заинтересованно поднял брови.

– Вот этого не скажу, – певец красивым сценическим жестом развел руками. – Наш с Кориллой визит подошел к концу. Единственное, что я успел услышать: они что-то толковали про старших детей цыганочки, которые учатся в пансионе, словно дворянские бастарды… Надо думать, они ими и являются. Дальше мне просто не дали дослушать: моя глупая Корилла засобиралась обратно… Ну что сударь, я принес вам хорошие сведения? Я заслужил сегодня…

– Погодите. Может, вы сможете описать тех людей, что прибыли с синьорой Порпориной?

– Ну… Пожалуй, двух ее служанок я бы сравнил с прекрасной Амарилли и нимфой Доридой*, третью, что оставила детей, – с простушкой Гризельдой*, а сопровождавший ее боец, если его немного омолодить с помощью грима, сошел бы даже за Ринальдо*. Ну так что же с моим волшебным зельем, синьор?

– О Боже, – Креснер вздохнул от столь детальных и образных описаний и вытащил из-за пазухи маленький сверток с высушенными «листьями бодрости», что были известны индейцам и покорившим их испанцам под названием «кука» или «кока».

В них-то и заключался секрет, благодаря которому господин тенор, обленившийся и растолстевший на постоянном контракте с императорским театром, старался очень шустро добывать сведения для своего нанимателя: индейское зелье весьма способствовало выразительности актерской игры. А также успеху с дамами, ведь в этой области поистаскавшийся красавец Андзолетто тоже начал заметно сдавать.

***

Примерно в это же время в Праге, в одном из помещений для судей тюрьмы Святого Венцеслава некто также пытался протянуть веревочку к малозначительной, как он считал, марионетке.

– Я хотел бы поговорить с вами, Людвиг, о господине «пражском самозванце».

Офицер из тайной полиции, который несколько раз присутствовал на допросах в качестве помощника следователя, сидел за широким столом с письменным прибором, откинувшись на спинку простого, без украшений, стула и скрестив руки на груди.

– Я слышал и сам был свидетелем того, – продолжил он, – что допросы этого человека заканчивались очень… хммм… необычно. Странные ответы, вышедшие из строя орудия пытки, запирательство и насмешки там, где обычный человек лишился бы чувств от боли, – и потеря сознания там, где ничто не предвещало проблем. Более того, я видел вашу реакцию на эти события. Вы ведь считаете его кем-то вроде святого, верно? – офицер в упор посмотрел на писаря.

Людвиг молча кивнул, нервно сглатывая: его начинало мутить от страха.

– Не ошибусь, если предположу, – страшный человек, однако, смотрел вполне дружелюбно, – что свобода этого человека ничуть не менее, а может даже и более, дорога вам, чем ваши собственные жизнь и свобода? Что вы мечтаете об освобождении сего нового пророка, спасении его из рук правосудия, которое грозит его погубить? Более того, готовы поспособствовать этому?.. Не бойтесь ответить утвердительно, друг мой: я на вашей, – точнее, на его, – стороне. Моя страна заинтересована в его освобождении так же, как и вы, а потому я попрошу вас о помощи… Видите, я с вами совершенно откровенен.

– Ваша страна? – переспросил писарь.

– Франция, – ответил офицер. – Страна-неудачница, как ни крути: в этой войне вы сыграли вничью, мы же – окончательно проиграли, и все дело исключительно в том, как – и кем – управляются наши государства. Словом, ваш пророк и те, кто стоит за ним, могли бы способствовать спасению моего отечества, дело за малым – освободить его. Вы согласны помочь мне, господин Хоффмайер?

Доброе и легковерное сердце Людвига забилось, кажется, в два раза быстрее. «Вот оно! – думал он. – «Господи, ты не оставишь души моей в аду и не дашь святому твоему увидеть тление, ты укажешь мне путь жизни».** Все исполняется в срок свой, все!»…

– Согласен и более того, – начал писарь. – Я могу сказать вам, новообретенный брат мой…

– Просто замолвите перед вашим святым словечко за меня, – недослушал офицер. – Вам он доверяет полностью, а теперь и я хочу поговорить с ним.

– Конечно, – Людвиг поклонился.

«В конце концов, о святой женщине, бароне Тренке и наших планах я могу сказать ему чуть позже, – думал он. – Это человек может помочь нам, он ниспослан Господом!»

***

– Выйдите вон! – приказал помощник следователя конвойным солдатам, когда «заключенный Трисмегист» был прикован к креслу для допрашиваемых ножными и ручными кандалами. – Быстро, быстро! Да не коситесь на меня, черт побери, – что он мне сделает прикованный, да еще и полудохлый после пыток?

Когда солдаты покинули его кабинет, офицер подошел к арестанту – еще более исхудавшему, совершенно замученному, вполне вероятно, не способному даже нормально спать от боли, – и своим ключом отомкнул замок на его ручных кандалах.

– Жест моего доверия к вам, – пояснил он и мысленно добавил: «Много ли ты навоюешь с едва вправленными руками и угробленными связками?»