Кукушки не рассказывают сказки

Егор не помнил свою настоящую маму. Да и не мог помнить в принципе. Она умерла в тот день, а он родился. Отец плакал, когда ему вручили кричащий сверток. И никто не посмел бы искать причину этих слез. Шептаться за спинами: были они от радости или от горя.

Отец был сильным.

Настолько, что не всучил новорожденного ребенка родителям, не оставил на няней. Нет, он с головой погрузился в детские хлопоты: нагреть молока, покормить, покачать, погулять на улице, справиться с бессонными ночами сперва из-за колик в животике, после — из-за первых зубок. Он знал все, что нужно: как искупать ребенка, какие таблетки необходимо купить, как развеселить сына и, главное, как суметь заменить ему мать.

И ведь деньги были.

Тогда только-только идущий в гору бизнес уже начал приносить вполне приличный и стабильный доход. Можно было доверить управление делами своим заместителям или же нанять специально обученных людей, чтобы следили за домом и ребенком. Но душа рвалась на части, стоило только представить, как на кухне будет хозяйничать чужая женщина, ухаживать за любимыми цветами жены будут совсем другие руки.

Он держался только благодаря тому, что был в постоянном движении, окружен тысячью заботами, проблемами, делами. Не давал себе возможности хоть на минуту остановиться, расслабиться и забыться. Думал только о работе и подрастающем сыне, который с каждым днем становился все больше похожим на свою мать.

Через несколько лет стало немного легче — боль не ушла, но притупилась. Рана зарубцевалась. А потом, неожиданно даже для самого себя, он влюбился. Снова…

***

Егор любил свою мать. Ту, перед которой отец однажды открыл дверь их дома, и которая несмело переступила порог, держа за руку маленькую девочку. В тот момент, стоя у лестницы напротив двери, он переживал и боялся не меньше их всех. Хотелось одновременно понравиться женщине и не подвести отца.

И у него получилось. Он искренне полюбил ее и всего через несколько месяцев сам начал называть: «Мамой».

В последние дни Егор часто вспоминал тот момент. Мама тогда застыла, на ее широко раскрытые глаза набежали слезы, и она сказала одно единственное слово: «Спасибо». Словно маленький девятилетний мальчик сделал ей самый дорогой и важный подарок в жизни. Прошептала и обняла его, прижав к своей груди.

Сейчас, лежа на кровати посреди ночи в своей комнате, Егору отчаянно хотелось еще хоть раз, один единственный раз почувствовать ее дыхание на своей щеке, вдохнуть родной запах и утонуть в нежных объятиях. Усмехнулся, ведь двадцать уже. В растянутом поверх одеяла теле почти девяносто килограмм и два метра роста. А хотелось все также, как в детстве, чтобы не происходило, знать, что мама всегда будет рядом. Уже не будет.

Тянуло заплакать. Не позволить скупой мужской слезе скользнуть на щеку, а именно расплакаться — отчаянно, горько, как пару часов назад плакал отец на его груди, хватаясь за молодое мужское тело, как за соломинку. Но Егор не мог, что-то мешало. Кололо в сердце, жгло в горле, сдавливало в висках, но не позволяло слезам вырваться наружу.

Возможно, чувство ответственности и долга перед Соней. Он ведь старший брат, пусть и сводный. Должен защищать, должен оберегать, должен заботиться. Должен, должен, должен…

А сил не было. Ушли. Вытекли. Остались там, на кладбище у сырой могилы.

***

В доме было тихо. Непривычно тихо.

Это была та самая гнетущая тишина, которая всегда пугала. Дом словно замер в ожидании чего-то плохого. Но плохое ведь уже случилось. Ворвалось в размеренную счастливую жизнь семьи и поставило все с ног на голову. Перемешало, перекрутило, вырвало внутренности и выбросило на холодный пол. И пусть они теперь выживают, как могут.

Егор вздохнул, провел ладонью по лицу, растер. Отбросил руку и поднял взгляд к потолку. А потом резко сел на кровати, услышав сдавленный крик.