Йарахонг. Город и тьма

— Тьма. 

Слово звучит в неподвижном ночном воздухе. Короткий шипяще-протяжный звук. Как шелест ресниц, как биение крови в ушах, как неуловимое движение теней на границе зримого. 

Ты всё-таки вздрагиваешь, хотя и ожидал чего-то подобного. Зрачки расширяются так, что кольца радужек почти теряются. Бестолковое сердце заполошно бьется в ребра. 

Выдох. Вдох. 

Клубящийся густая темнота окутывает твое тщедушное тельце, льнет к потной коже и вздыбленным волоскам. Ты чувствуешь, как она послушна движению мыслей и пальцев? Попробуй, испытай. 

Ты недоверчиво распахиваешь глаза ещё шире, хотя это кажется невозможным. Пытаешься прорвать взглядом тьму. Нет, неправильно. Ты все делаешь не так. Опусти веки. Позволь себе смотреть насквозь, напрямую, без этих нелепых подпорок — человеческих органов зрения. Видишь? Пятна на внутренней стороне век становятся прозрачней, сквозь них просвечивают силуэты. Они все уверенней складываются в очертания крыш, стен, твоих собственных рук. Грубая каменная кладка, на углу раскрошившаяся и сыпучая, травинка, пробивающаяся у края мостовой, линии и бороздки на ладонях. Ты видишь? Видишь. Хороший, послушный мальчик.

Ты шевелишь пальцем, и поток тьмы, ощутимый, вещественный, движется вместе с ним. За ним взметается пыль, гнется трава, с куста слетают листья. Ты неуверенно машешь рукой, сжатой в кулак, и угол стены сминается, трещит, сыпется каменной крошкой. Ты подпрыгиваешь  — и тьма послушно подхватывает тебя, вздымая до верхних окон, а затем плавно опускает. Ты смеешься так радостно и звонко, как могут смеяться только счастливые дети. 

И почти сразу замолкаешь, хмуришься. Твой триумф некому видеть. Он не полон без твоих чудовищ, без тех, кто так долго тебя притеснял. «Они бы только посмели что-нибудь сказать, а я им тогда как-ак…» — твои примитивные мысли вспыхивают в мозгу так ясно и четко, что их несложно понять. Что ж, это и впрямь досадно. Но ты еще не знаешь своей новой силы. Пока ты щурился, прыгал и размахивал кулаками, тьма разворошила соседние ночлежки и подняла с лежки зверят.

Смотри, смотри. Вот они. Напуганные, озябшие, не понимающие, что выгнало их из гнезда, выстланного старыми одеялами. 

Они оглядываются по сторонам и вдруг видят тебя. И кричат от страха. 

В тебе и впрямь теперь есть, чего бояться. Силуэт окружающей тебя тьмы гораздо выше и крупнее маленького тельца, а у ног чернильными протуберанцами вьется и бурлит что-то хищное, зубастое. Завеса напротив твоего лица тает. Так надо. Ты тоже хочешь этого. 

— Э-э-это… Это же С-сопля, — заикается один. По его штанам расползается мокрое пятно.

Другие просто визжат нечленораздельно, как бессловесные твари. Помнишь? Они и раньше не были людьми. Нечего их жалеть.

— Это Сопля! Сопля! — надрывается звереныш, позабыв все остальные слова.

Один из них пытается бежать, но ноги спутаны нитями тьмы. Добрая, сладкая жертва в начале верного пути.

— Я больше не Сопля, — глухо рычишь ты. 

Хороший, послушный мальчик. Лицо снова заволакивает темным. 

— Я Рани! Меня зовут Рани!

Ты мчишься, как вихрь, сметая их с пути, позабыв про кулаки и свою новую силу. Зверенышей сносит в стороны. Тот из них, что орал громче всех, отлетает затылком в стену. Ты слышишь тяжелый влажный удар. Поделом. Он сам виноват. Они все виноваты сами. Им ещё повезло, что ты, глупое дитя, позабыл про клыкастые пасти, что ждут у твоих ног. Но ничего. Смех кипит и пузырится в горле. Твоем? Или в тех бесчисленных горлах рядом с тобой? Не важно. Запомни этот смех и этот маленький триумф. Теперь ты можешь отомстить. Теперь мы отомстим им всем.

Ты больше не медлишь и не оглядываешься. Шаг, другой — прочь, прочь! Куда ты направишься? Что станешь делать? Пока не время натягивать поводья, пусть это будет ещё одним испытанием. Не только люди выбирают себе богов. 

Неподвижный воздух пахнет страхом и кровью. Ветер вовсе не нужен, чтобы принести это знание, напротив, он бы только помешал. Слишком много этот зазнайка возомнил о себе. 

Вдалеке идет бой. Ты не слышишь его, не ощущаешь множества незримых взглядов, направленных туда. Тебе это и не надо. Ты пока слишком слаб. Тебе довольно тëсанных булыжников под ногами да тишины. Улица, по которой ты идешь, будто вымерла, ни стрëкота цикад, ни огонька. И хорошо, и правильно. Тебе сейчас ни к чему лишнее внимание. 

Ты наконец замечаешь темных тварей-баргестов подле себя, остромордых, острозубых и остроухих, сильных и гладких, источающих слабый аромат дыма и горячего свечного воска. Нет же, глупый, они не причинят тебе вреда, они здесь вовсе не за этим. Ты недоверчиво сжимаешь губы, но все-таки протягиваешь ладонь. Робко касаешься одного из них. Баргест довольно гнет спину и лижет пальцы полупрозрачным темным языком. Как ни странно, это ободряет тебя. Как мало нужно для того, чтобы человеческий детеныш почувствовал себя смелее. Но ты же не забыл о своей мести? О нет, разумеется, помнишь. Ты нехотя отнимаешь руку от спины баргеста и ускоряешь шаг. Хорошее, послушное дитя.

* * *

В храме пророчеств оказалось пустынно. Линкей ожидал встретить там гораздо больше народу. Он помнил это место многолюдным, шумным, занятым в любое время суток. 

Сегодня в полутемном притворе его встретила одна-единственная жрица с широко расставленными глазами на бледном лице, с нервно закушенной губой. Она чего-то боялась. Не иначе, как беспорядков в городе. Но Линкея проблемы храма пророков не должны были касаться. Его задача важней. 

Он церемонно склонил голову. 

— Я бесконечно благодарен, что милосердный Ахиррат позволил мне… 

Худенькая жрица схватила его за запястье и дернула внутрь. Дверь захлопнулась за спиной. 

— Я открыла тебе только потому, что у меня было видение, — резко выплюнула она. 

— Видение про мои дела? Про найденного Юржина? Где он? 

Она досадливо отмахнулась:

— Да не про него, про меня. Но про это попро… посмотрю тоже. Вдруг… — она осеклась, как будто вспомнила что-то неприятное. 

Девушка постояла в неловком молчании, словно думала, пускать пришельца в алтарный зал или — ну его — перебьется, и наконец посторонилась. 

Пол в зале был искусно выложен каменной мозаикой: переплетение линий и цветов. В центре пола царило раскрытое серебряное око, знак бога-пророка, Ахиррата, стены зала терялись в темноте. Освещена была только часть зала у дальней стены. Алтарный камень, фиолетовый с блестящими слюдяными прожилками, окружало несколько свеч, укрепленных в ветвистых подсвечниках. У подножия камня стояла почти плоская бронзовая чаша-жаровня на треноге. В ней шаяли угли. 

Линкей потянул из-за пазухи заготовленный для подношения Оммале, богу торговли, мешочек с благовониями. Он сам не знал, зачем взял его с собой, выходя на поиски Юржина с постоялого двора. Но вот он пригодился. 

Жрица одобрительно кивнула, Линкей развязал шнурок, стягивавший горловину,, и наклонил мешочек вниз. Измельченные кристаллики мирры и камфоры струйкой посыпались на разогретую жаровню. Зашипели, затрещали угли, вспыхнули малиновым, разгорелись ярче. Густой тёплый аромат заполнил ноздри, напоминая о нагретой солнцем древесине, о раскаленном песке.