Увядающий ирис бытия

– Жива? Здорова? Он надругался над твоей честью? – ураган по имени Хани захватывает меня в эпицентр разбушевавшейся стихии, стоит только выйти из кабинета Тео.

Я загадочно улыбаюсь в ответ – душу до сих пор греют родные объятия некроманта – чем вызываю  смятение:

– Неужели на мне за что-то отыгрались? – обиженно спрашивает Хани, смотря на дверь, за которой мужчина в белом халате, наверняка, наскоро записывает результаты моего обследования.

– Ты можешь пойти и спросить об этом, – искренне предлагаю я.

Хани шарахается от меня, как от чумы:

– Ни за какие деньги и обещания Творца я туда больше не сунусь! И попрошу вернуть Сури обратно.

– Дерзай, – согласно киваю я, – можешь хоть сейчас в Совет Магов к Кельвину Джонсу. А мы с Сури пойдем к Доминику, да? – смотрю на нашего бывшего целителя и вижу ее осторожный кивок.

– Ах, так? - Хани, мотнув головой, величественно проплывает мимо, успевая почти у самого выхода на этаж услышать мое напутствие:

– Жду вечером на ужин!

Не оборачиваясь и небрежно махнув поднятой рукой, она дает согласие и скрывается за поворотом, а мы с Сури идем к медицинскому центру. Очутившись внутри и поднявшись на нужный этаж, Сури превращается в профессионала, сухо переговариваясь с коллегами, встречающимися нам на пути. Мы постепенно приближаемся к палате Доминика.

– Когда вы собираетесь его выписывать? – интересуюсь я. – Он кажется абсолютно здоровым, если не брать во внимание амнезию.

– Ох, Рен, с этим не все так просто,– туманно отвечает Сури. – Пока Доминик должен оставаться на обследовании.

Она, наконец, подходит к боксу Доминика, превращенному в комфортную комнату для проживания, и осторожно толкает дверь, чтобы не помешать читающему внутри пациенту. Я знаю, что за книга в руках у ириса. История мира со времен сотворения по наши дни. Тезисная и обобщенная литература, открывающая основные этапы формирования изнанки и живого пространства. Ну и пару слов о зарождении Грани. Но это не так интересно.

Однако поражает меня не стремление мужчины восполнить пробелы в памяти, а то, с какой нежностью тянется к нему Сури и ласково целует его в висок. Что между этими двоими происходит? Или, может, это у всех целителей манера такая, чтобы лечить пациентов?

– Голова не болит больше? – улыбаясь, спрашивает Сури.

Доминик в ответ мотает головой и переводит взгляд на меня:

– Здравствуйте, Рен.

– Добрый день.

Доминик откладывает книгу и тянется к ящику стола, перегибаясь через сидящую рядом Сури. Он доставает оттуда альбом и простой карандаш.

– Дом рисует графику, – с улыбкой поясняет Сури, наблюдая, как поднимается и идет ко мне ирис.

Мужчина берет меня за руку, словно мы давно знакомы, потом вдруг осекается и растерянно смотрит на меня:

– Рен, простите, само получилось.

– Ничего, – примирительно улыбаюсь я, но кисть все-таки освобождаю. – Вы готовы гулять?

– Да, – кивает ирис, и мы покидаем бывшую лабораторию.

Перед уходом задерживаюсь и интересуюсь у Сури, сколько времени на прогулку у нас сегодня, и, получая информацию о трех-четырех часах, нагоняю ушедшего вперед ириса.

Почему-то после его прикосновения вспоминается песочница и ворчливые упреки в том, что я разрушаю все, что он строит. Хм, а ведь и правда – даже возвращенное зрение мой организм не принял. Неужели у нас такая судьба – всю жизнь находиться в противостоянии?

Мы не спеша шагаем по улицам, где Доминик с широко открытыми глазами продолжает впитывать информацию о мире, в который его возвратили. Если не считать интуитивного желания взять меня за руку, ничего нового за прошедшие сутки он не вспомнил. Поэтому просит вернуться в тот самый парк с прудом, где мы побывали вчера. Я не возражаю, киваю и отвожу ириса до места. Собеседник из меня никудышный, тем более, когда в голове много мыслей.

Ирис деловито располагается на той же скамейке и молча принимается рисовать, я же, пользуясь тем, что с меня не требуют разговора, пристраиваюсь рядом и откидываюсь на спинку.

В какой-то момент понимаю, что отключалась, когда на плечо ложится ладонь Доминика. Заснула, надо же. Открываю глаза и встречаюсь с пытливым взглядом мужчины. Он явно что-то хочет рассказать.

Нет, не то, но близко к правде, понимаю через несколько минут, когда он молча протягивает мне свой рисунок в карандаше.

Он нарисовал меня. На фоне постепенно увядающей перед зимой природы. Как удивительно гармонично я вписываюсь в окружающее пространство благодаря талантливым рукам Доминика. Даже черный костюм смотрится на общем фоне, словно специально для него сделанный. Я, конечно, могу попытаться объяснить это графической подачей рисунка. Но это было бы совершенно глупо. Любой, увидевший творение рук ириса, с уверенностью скажет: девушка, изображенная там, является частью окружающего мира. Совсем не оторванным куском, которым я чувствую себя с момента появления в темном переулке по соседству с открытой Гранью. Неделимым с реальностью элементом. Доминик не подозревает, какой сейчас сделал мне подарок.

Я сижу, наклонившись вперед и устроив сцепленные в замок руки на коленях. Странно, что он решил использовать именно эту позу, поскольку все время, что Дом рисовал, я, кажется, позорно проспала, откинувшись на спинку скамейки. Здесь я словно напряженная, застывшая во времени и пространстве пружина, готовая сорваться в любой момент по малейшему дуновению ветра. Смотрю вдаль, на не отраженный рисунком прудик, так, словно впереди бескрайнее неспокойное море. Словно в ожидании бури. Собранность, выраженная в каждой черточке карандаша, отражает мое нынешнее состояние. Когда стоишь на распутье. Когда не знаешь, у кого просить помощи, поскольку  за ближайшим поворотом тебя, возможно, ожидает последняя встреча с Гранью, которая может обернуться билетом в один конец без права возвращения. Когда внезапно прерванная жизнь  способна оказаться началом встречи с той стороной, которую ты подсознательно ожидаешь на протяжении всего своего существования.

Я отрываю глаза от рисунка и задумчиво смотрю на Доминика. Откуда он увидел столько, толком не общаясь со мной?

– У вас талант, – уголки губ непроизвольно приподнимаются, когда я вижу, как ирис от похвалы начинает светиться.

Он смущенно забирает рисунок себе и польщено отвечает:

– На самом деле, я просто задумался, вот оно и получилось. А показать я хотел вот это, – Дом вынимает другой рисунок и снова протягивает мне, и изображенное там заставляет сердце пропустить удар. – Я подумал, может, вы когда-нибудь их видели и сможете мне помочь с объяснением?

Сердце, остановившись на мгновение, начинает свой неспешный ход снова. Словно ожившая из сна картинка предстает перед глазами в тех же красках, которые я видела когда-то. На рисунке вместо раскинувшегося впереди нас прудика изображена небольшая песочница, в которой сидят двое детей. Мальчик и девочка. При этом на лице мальчугана изображено неподдельное негодование оттого, что рука девочки застыла на вершине замка, который совсем недавно построили. А в ушах раздается до боли знакомое «ты рождена для того, чтобы лишать жизни все, чему я ее даю, лилия…», произнесенное обиженным детским голоском.

Он вспомнил. Возможно, неосознанно, возможно, что-то действительно всплыло в мозгу, но это та самая картинка из сна, которая снится мне каждую ночь после возвращения ириса из-за Грани. Эта мысль не приносит ни ужаса, ни радости. Просто на душе поселяется ощущение безысходности, словно жизнь идет по ранее отведенному сценарию. Вот и еще один пазл – воспоминания ириса – скоро уложится в изначальную головоломку.