Красивый. Наглый. Бессердечный

Главное разочарование отца — это осознание, что его гены дали сбой

Кир

- Вставай! – Громкий окрик отца бьёт по ушам. Не размыкая глаз пытаюсь натянуть одеяло на голову, но оно стремительно уползает, оголяя ноги.

- Чёрт, холодно же... – Пытаюсь скрутиться калачиком на диване и бормочу. – Пожалуйста, я посплю еще минут шестьсот-восемьсот...

Нашёл, кого молить о сострадании. Мой отец – безжалостная машина правосудия, прокурор городского округа.

- Тусовщик хренов! Вставай немедленно! – Гневные вибрации в голосе отца не предвещают ничего хорошего. – Что здесь вчера было, бездельник?

Оу-у, началось...

Отец продолжает орать – выплёвывает фразы быстро и яростно, но я не понимаю их смысл.

Слова превращаются в отбойные молотки, выстукивающие дробь на страдающих извилинах.

Как же задолбал!

Сейчас начнутся часовые нотации над моим ещё не протрезвевшим организмом.

Не открывая глаз, приподнимаюсь на локтях и вяло опускаю ноги на пол. Придерживаю раскалывающуюся голову.

Как пить хочется...

- Мне надоело, - Продолжает сотрясать воздух отец. – И это мой сын?! Поз-з-з-з-з-орище!

Звенящее слово, разрывает воздух. Влетает в мозг, терзая его.

Когда он заткнётся?!

С трудом разлепляю опухший глаз. Свет бьет по зрению беспощадно, будто мне зарядили в глаз мелкой дробью.

Прикрываю лицо ладонью и хрипло рычу ругательства.

- Ты поговори мне ещё... Сраный бездельник! На меня смотри!

- Батя, есть минералка? – Зажмурившись, смачно зеваю и протягиваю руку.

Во рту словно сдохло и активно разлагается стадо диких бизонов.

Глоток водички, и я готов буду к диалогу.

Вяло покачиваясь тяну к отцу руку. Вместо минералки получаю ощутимый хлопок по ладони и грозный рык.

– Ты охренел вконец?!

Ох, уж эти прокурорские беспощадные замашки.

Шарю рукой по дивану и нащупываю плед. Набрасываю его себе на голову, как бедуин, и, приподняв свинцовые веки, фокусируюсь на внушительной фигуре отца.

Он нависает над моей безжизненной тушкой, крепко сжимая кулаки. На виске бьется синяя жилка, брыли побагровели и нервно вздрагивают.

У папаши, кажется, сейчас случится сердечный приступ.

Ну и пох!

Равнодушно созерцаю руины, в которые превратилась гостиная, поворачиваясь всем корпусом. Если бы я мог охренеть от происходящего, я бы так и сделал. Но пока могу только громко икнуть.

- Простите... – Свожу под подбородком плед крест-накрест, как платок. - Пап, ну чо ты... Горничная сейчас придёт.

Пытаюсь снова завалиться на бок, но плечо сжимает железная хватка.

- Ты сейчас пойдёшь в душ, приведёшь себя в порядок, а потом мы поговорим.

- Да пошёл ты! – Цежу сквозь зубы.

Ладонь отца впечатывается в меня звонкой и хлесткой пощёчиной, выбивая хмель.

Голова дёргается, стукаясь о спинку дивана. Скрючившись прижимаю руку к щеке, злым зверьком смотрю в сощуренные глаза отца.

От него исходит волна такой ярости, что кажется воздух вокруг искрится. Моего отца тяжело вывести из себя, но сегодня мне это удалось.

Задерживаю дыхание, чтобы не сорваться. Ещё немного, и я выдеру чеку, тогда отца просто порвёт.

- Ладно... – выбрасываю белый флаг, чтобы замедлить детонацию. – Чо завёлся-то?

Встаю на ватные ноги, обхватив руками разламывающуюся голову. Тащусь в коридор, прилипая босыми ступнями к залитому чем-то полу.

Взявшись за ручку двери, оборачиваюсь на отца через плечо. Он стоит, глядя на меня. И в его взгляде столько презрения и брезгливости, что хочется прижать ладонь к другой щеке.

Хочешь разговора? Хорошо, я буду готов через десять минут. И посмотрим, посмеешь ли ты меня снова тронуть.

Переступаю бортик душевой кабины и подставляю голову под хлесткие струи. Растираю лицо, надеясь смыть похмелье. Скула отзывается ноющей болью.

Я и забыл, как это больно и унизительно.

Не помню, как давно отец не бил меня? Как мамы не стало? Или с тех пор, как я вырос, и он понял, что я могу дать сдачи?

Выхожу из ванной, растирая волосы полотенцем. Как есть, в одних трусах, шлёпаю в гостиную. Лучше выслушать все сейчас, иначе отец с меня не слезет, и о здоровом сне можно только мечтать.

Какого хрена его принесло из командировки уже сегодня? До завтрашнего дня горничная бы всё убрала.

Пальцы ног приятно погружаются в ворс ковра. После скользкой душевой кабины, иду будто по облаку.

Кайф!

- Бля! – ору, когда в ступню впивается осколок стекла. – Сука, тварь... Убью, того, кто это сделал!

- С себя начни... – Отец стоит, прислонившись к дверному проёму, с чашкой кофе в руках. Невозмутимо наблюдает, как я скачу на одной ноге.

Уже безупречен: стрелки на брюках, как натянутые струны, на щеках легкая тень от свежего бритья.

Будто не бесновался только что среди бардака, в которую мои гости превратили гостиную. Обычно дома у нас стерильно, как в операционной – чистота, не пылинки. Даже корешки книг в библиотеке выстроены по цветам и размерам.

От того он так и психанул. Нарушение «прокурорского фэншуя», основанного на порядке, правилах и чистоте, выводит его из себя. Отец не переносит хаос и беспорядок!

А меня бесит равнодушие и невозмутимость, от которых веет холодом, как от могильной плиты. Пусть лучше орёт!

Хромаю мимо него, чуть не задевая плечом. Отец даже не пытается посторониться.

Падаю на диван, согнув ногу, забрасываю пострадавшую ступню на колено. Морщась от отвращения, вытаскиваю впившийся осколок.

- Твари, бутылку разбили... – Бормочу, рассматривая зеленоватое стекло на свет. - Кажется, от шампанского.

- Судя по подтёкам, бутылку разбили о портрет твоей прабабушки.

- Вы правы, Ватсон, – швыряю осколок на заваленный мусором журнальный столик. – Уверен, прабабушка была не против. Говорят, она любила заложить за воротник.

Отец молча проходит к барной стойке, локтем сдвигает коробки и бутылки, освобождая место для пустой чашки.

- Всё язвишь? - Брезгливо осматривает рукав – не осталось ли пятен. - Этот портрет искусствоведы оценили в сумму, равную тратам на тебя за десять лет. Практически, он бесценен.

Для вида удивленно присвистываю. На самом деле, чихать я хотел, сколько стоит моя прабабка.

- Молодец, старушка. – Бормочу, осматривая раненую пятку. Поднимаю глаза на отца. – У нас есть лейкопластырь?

- Я хочу знать, Кирилл, когда ты начнёшь учиться или работать? – Игнорирует мой вопрос. Он любит вот так – ровным голосом сшибать собеседника с толку.

- Сейчас я практически на больничном. – Опускаю ногу и разваливаюсь на диване. – Меня ранили.

- Кирилл, ты не ходишь на лекции. – Сухо замечает, поправляя галстук. - Я могу продавить, чтобы тебе выдали диплом, но не смогу пристроить такого никчемного юриста...

Наверное, от этого пренебрежительного бесчувствия в панику впадают самые матёрые преступники. Клянутся, что убили Кеннеди, обещают, что больше не будут... Только меня это не берёт, у меня – иммунитет! И похмелье.

- Я закончил лицей с медалью, чтобы ты мог мной гордиться. Пожалуйста, папенька, отъебись, а?

Отец снова оживает. Покрывается красными пятнами, как леопард.

С удовольствием наблюдаю за этим зрелищем.

- Кирилл! – Рявкает. – Не испытывай моё терпение! Индульгенция твоей медали закончилась еще год назад. Сколько можно отдыхать?

- А ты меня спросил, хочу ли я быть юристом? – Ухмыляясь, скрещиваю руки на груди.

- Нет, потому что это решено ещё до твоего рождения!

- А я не хочу, прикинь! Так бывает, пап...

- Отлично! – Отец снова заводится. – Ты хочешь после школы прожигать жизнь, собирать тусовки, не работать, не учиться... Как ты будешь жить, Кир?

- Мне нравится юриспруденция! – В тон ему отвечаю.

- Хорошо, - успокоившись, выдыхает через нос. Облокачивается на барную стойку. – Что ты хочешь?

- Я хочу жить, а не существовать. Полноценно и кайфово жить, без расписания, без слова «должен»...

- Вот это по-твоему жизнь? – Разводит руками. – Вечеринки, тусовки, пьянки... – Поводит носом, принюхиваясь. – Нет, я не могу, что здесь за вонь? Ладно, ты не хочешь быть юристом. Кем тогда?