Циркачка

Глава 12. С ней что-то не так.

Рик

Хруста не слышал. Не видел брызг. Только чвякающее лезвие, выходящее из туши с тугим нажимом. Глаза застилало красными пятнами, и я шатался, едва стоя на ногах — ни думать не мог, ни дышать, единственное, до чего дотянулся — скинуть с нее убитого зверя и убедиться, что жива.

Жива. 

Я рухнул на землю, желая содрать с себя шлем, доспех и кожу — лишь бы надышаться. Надышаться… Надышаться, Луна, позволь! Легкие горели ледяным огнем — я жадно глотал воздух, как утопающий, поднявший на миг голову из-под воды, силился внутренности не выплюнуть. А они сжались, прилипли к позвоночнику, сердце клокотало, перед глазами — черные вспышки и мои пальцы, впившиеся в сухую листву.

Не… Не торопиться… Верно… Без… Сознания… Не помогу. 

Огромным усилием, будто проталкивая сырой песок через трахею, я заставлял себя дышать медленнее, усмирял жажду обезумевшего тела. Медленнее, глубже, насыщая кровь, успокаивая ее.

Да кто… Кто так бегает?.. Она что, итрисская кошка?! Дура… Зачем вылезла… Люди… Люди так не бегают… 

Не бежала — летела, земли почти не касаясь, а попятам — чудовище. И все те, кого я не сумел спасти, чьи обгоревшие трупы погребены теперь под руинами старого храма, для меня засветились в этой белой точке, стремительно исчезающей меж деревьев звезде.

Она — искупление. Она — спасение. Она — шанс. Шанс исполнить то самое предначертанное, чернеющее на щеке, защитить северянина, вытащить из лап неминуемой гибели.

А потому я бросился за ней так, как не знал, что могу.

Огонь медленно сходил с тела, пробуждались мышцы, стихал сердечный гул. Когда листва подо мной вновь обрела цвет и шорох, когда мысли упорядочились и приказали обругать ее, поднять над землей и встряхнуть хорошенько, чтобы вся дурь высыпалась, я услышал его.

Плач. 

Она плакала. Лежа на спине, подранная и окровавленная, она прятала лицо в ладонях, и хрупко подрагивала, едва слышно всхлипывала. Пелена гнева рассеялась моментально, а вместо нее — пустота. Неизведанная, ошарашенная пустота человека, совсем не понимающего, что делать.

Гвардейцы не плакали. Шлюхи не плакали. Роза не плакала. Матери не было, так что… Что делать?..

Богиня, я не знал, как поступить правильно, а потому сделал так, как велело сердце (Солис говорит, оно знает лучше) — коснулся ее аккуратно, как хрустальную с земли приподнял, к себе прижал. Закружилась голова от сладкого запаха карамели, металла крови, я ткнулся лицом в изгиб белоснежной шеи, проклиная шлем. Гладил ее по спине, пересчитывал косточки позвоночника, старался впитать каждую испуганную судорогу, весь ее страх себе в грудь вдавить. Она была сжатой пружиной, напряженной и стиснутой, но под моими пальцами начала таять. Обмякали дрожащие плечи, утихали всхлипы. А я молчал. Прижимал к себе растрепанную, буйную голову, гладил ее осторожно и бережно, хоть и хотелось до хруста сжать. Обругать. Каждое жалкое оправдание из ее губ испить, за каждую ложь и глупость оставить следы укусов гореть на коже.

Она сама мне ладошкой в грудь застучала, а так бы не выпустил. Отстранилась. Заплаканные глаза еще ярче стали, отчаянно в меня вглядывались.

— С-спасибо. — Простучали зубы. — В-вы… — А дальше потонула в невнятных всхлипах, и вновь задрожала.

— Не надо. Нужно собраться, Элоиз. — Поспешил я ответить до странности хрипло. Только теперь вспомнил, что я — гвардейский капитан, а за спиной — процессия, противостоящая волкам.

— Ты сможешь идти?

— М… — Она поджала губы, кивая куда-то вправо — туда, где струилась кровь из глубоких царапин над коленом.

— Ферть…

Поднял ее как можно осторожнее, просил говорить, если будет больно. Но она не говорила. Жмурилась иногда, но и о том я лишь догадывался по глухим стонам, потому что лицо мне в шею спрятала. Если б не шлем — щекотала кожу дыханием.

Путь назад — отчетливая тропа переломанных ветвей и кровавых следов, преодолели быстро, вышли к развороченным экипажам и трупам животных, сдавленным хрипам и резким приказам.

— Хранят тебя Пятеро. — Сухо сказал Берар, кладя руку мне на плечо. — Неси к Джи. Как выедем из леса, развернем шатры.

— Сколько потеряли?

— Четверых людей и одного мага. Еще трое ранены. Как закончишь с циркачкой, проверь принца, и… И сделай что-нибудь с их дрессировщицей.

С Присциллой?..

Я глянул на Элоиз, свернувшуюся чуть ли не в клубочек на мне, но та признаков воодушевления не подала. Все еще подрагивала испуганным зверьком, поэтому отпускать ее в объятия процессии вовсе не хотелось. Но пришлось.

Телеги были перегруппированы наспех, одну отдали Джи под лазарет, слуг перераспределили до выезда из леса, моя голова пульсировала усталой болью. Солис и Элоиз живы — лишь это успокаивало.

Когда проклятый багряный лес остался далеко позади, шатры наводнили закатное небо, а костер поднял к звездам запах дыма и жаренного мяса, я выходил от принца. Уставший, будто целый месяц за день прожил, голодный, как собака, и, кажется, с царапанным плечом. Да и грудь все еще кололась на вдохе, словно до сих пор не могла надышаться.

Посмотреть, что там с дрессировщицей, поесть, и к Элоиз вернуться…

Подходить к их телегам вплотную не требовалось — уже издали я видел, как накрывает тень обезьяньих крыльев поляну, как растянулся прямо на земле тигр, а его клетка сотрясается и ревет под натиском багряных лап. Не поверил, даже когда услышал клацанье зубов, лязг прутьев под ударами рогов.

Она… Совсем из ума выжила?! 

Заскрипели под ногами листья, когда я ускорил шаг и дернул за плечо дрессировщицу, развернул к себе.

— Чудовище из леса приволочь решила?! Ты чем думала, он — дикий!

— Капитан. — Рыкнула, сбрасывая мою руку. И, как по команде, из ниоткуда повылазили циркачи — стекались к нам напряженным грозовым облаком. — Волки — те же псы. Я его воспитать смогу, не опасен будет.

— Не опасен?.. — Ушам своим не верил, даже отступил на шаг. — А ты не видела, как кишки Бастьена в лесу остались? Сама от волков не пострадала? — Кивнул на ее перебинтованное предплечье.

— Я воспитать смогу, говорю же, мелкий совсем, и он…

— Ты что, оглохла? Он — дикий. Дикий, мать его! Такой чуть Элоиз в лесу не сожрал, еще секунда — и не было бы вашей гимнастки. Ты соображаешь, что делаешь?

Черные глаза полыхнули сдержанной яростью.

— Этот — не такой, как остальные. — Процедила сквозь зубы. — Говорю же, он — щенок. Вреда не сделает. Завтра, как голоден будет.

— Завтра он сбежит и всю процессию подрет, принцессу изувечит, а кто отвечать будет, ты? Или… — Это бесполезно. — Где Тадеуш?

— Здесь, здесь, мсье Гросс! — Выскользнул он из-за клетки, водружая на голову цилиндр. — Полно ругани, сейчас, сейчас с вами все обсудим, и…

— Нечего обсуждать. Чудовище надо убить.

— Да-да, это-то, конечно, как скажете, но… — Он обернулся к артистам. — Так, а ну, пошли прочь! Дайте говорить спокойно!

Фигуры циркачей как появились из темноты, в ней же и растворились по команде распорядителя. Все, кроме одной.

Плутающий огонек подрагивал над плечом белокурого паренька, что прижимал к груди кролика. Два огромных глаза смотрели то ли на меня, то ли куда-то правее меня — хрен разберешь из-за косоглазия, но были так ошарашены, будто он восставшего из мертвых во мне разглядел.

— Особое приглашение нужно? — Буркнул я.

— Н-нет, что вы, капитан, н-нет… — Он неловко хохотнул, пятясь от меня. — Капитан… Только… Прошу вас подумать. Присцилла, она… Она справится, и клетка теперь…