Плохие парни оставляют раны

Знаю, я не должна цепляться за прошлое,
Так почему же я не могу отпустить тебя?

Ведь каждый раз, когда я с тобой,
Я забываю, что нужно дышать…
Я всё пытаюсь понять, кто ты для меня,
Но, возможно, нам суждено так и остаться
Красивой незаконченной историей…

Ella Henderson — Beautifully Unfinished 

Уезжаю с Верой в Санкт-Петербург на следующий день после разговора с ней и отцом в кафе. Прекрасно понимаю, что так просто пытаюсь убежать от действительности, в которой нас с Ником больше нет. Мне хочется верить в его слова: «Мы справимся», но мне нужно отдышаться, нужно привести мысли в порядок, разобраться в собственных эмоциях. И ему тоже.

Отец против моей затеи. Но он не спорит, лишь бросая на меня неодобрительные взгляды, пока я быстро скидываю первые попавшиеся вещи в чемодан. Уверена, он переживает, думая, что я уезжаю от него, так до конца и не простив за произошедшее. И будь у меня чуть больше душевных сил, я бы обязательно поговорила с ним ещё раз. Но я только крепко обнимаю его в аэропорту на прощание.

Питер встречает привычной хмарью: прохладный влажный воздух обволакивает лёгкие, серое небо отлично оттеняет такое же настроение. Усмехаюсь про себя: я бывала в этом городе, навсегда запавшем в душу, во все времена года; иногда мне кажется, что он словно завис вне времени и пространства, навсегда укутанный в серость, влажность и ветер. Тем лучше, хоть что-то радует своим постоянством.

Вера не может бросить работу, но я и не возражаю. Мы прилетаем в Питер в среду, и до субботы я, отгородившись от окружающего мира наушниками с любимой музыкой, брожу бездумно по центру, пока мышцы в икрах не начинают неметь от усталости. Тогда захожу в какую-нибудь кофейню, показавшуюся уютной, и провожу там остаток дня, потягивая любимый капучино.

Поначалу ощущаю внутри лишь опустошение. Мысленно, то и дело возвращаюсь к ссоре с отцом, к разговору в кафе с Верой, к экзамену по философии: вспоминаю о чём и о ком угодно, только не о Никите. Потому что страшно…

«Мы справимся».

Но как? Смогу я забыть, что мужчина, на которого так похож Ник, помог матери раскрошить нашу семью на кусочки? Или Никита… Сможет смотреть на меня, вспоминая, как его мама чуть не умерла у него на руках из-за женщины, с которой я похожа как две капли воды?

День, второй, третий, пара выходных с Верой, которые мы проводим за ничего не значащими разговорами и просмотром комедий с Пьером Ришаром и Жераром Депардье. Вера не поднимает болезненной темы, и я молчу: мне нечего сказать даже самой себе, не то, что ей.

Снова я на питерских улицах, и я не знаю, сколько бы ещё продолжалось моё внутреннее безмолвие. Но в одном из кафе слышу песню Земфиры, и меня уносит…

Тёмно-жёлтые стены, увешанные бесчисленными рамками с фотографиями. Фома, склонившийся над моей левой рукой. Ник, сидящий в том самом кресле «большого босса», сжимающий мою правую ладонь. И я, нервно закусывающая губу, потому что чертовски больно.

— Терпимо, — в который раз говорю Нику, когда он тихо спрашивает: «Как ты»?

Он похоже уже совсем не рад, что притащил меня в салон. Да и мне самой с каждой минутой затея с татуировкой кажется всё более идиотской.

На фоне тихо играет радио: крутят попсу на грани фола. Но Ник с Фомой не обращают внимания, а я стесняюсь высказать своё «фи». Неожиданно слышу первые, хорошо знакомые строчки:

«Над моей пропастью, над самой лопастью».

Прошу Ника:

— Сделай погромче.

Никита усмехается скептически, но звук прибавляет. Говорит насмешливо:

— Ваш музыкальный вкус, девушка, оставляет желать лучшего. Будем перевоспитываться.

Я в ответ лишь прикрываю глаза, начиная тихонько подпевать Земфире. На припеве поворачиваюсь лицом к Нику, и пою уже для него:

Ты не отпускай меня,

Не отпускай,

Не отпускай меня,

Вдруг кто увидит…

У Никиты взгляд меняется: смотрит на меня не отрываясь с какой-то запредельной нежностью. Никто на меня раньше так не смотрел: ни отец, ни мама, ни даже Вера. Ник сжимает мою ладонь крепче. Фома бросает на нас взгляд исподлобья, улыбаясь. А мне и не больно уже совсем, кажется, я так вечность могу просидеть. Песня заканчивается. Ник склоняется ко мне, целует в губы, улыбаясь, шепчет на ухо:

— В твоём исполнении, Полина, эта песня звучит намного лучше.

Не отпускай меня,

Вдруг кто увидит…

Вот и в кафе песня стихает, сменяясь на другую композицию. В моих мыслях отныне только Никита. Куда бы я ни пошла, он словно идёт рядом со мной. Он не был в Питере. Представляю, как будто мы вместе уже не первый месяц и что приехали в город на Неве. И я вожу Ника по достопримечательностям и просто по своим любимым местам. На улице июнь. Днём мы катаемся на маленьком теплоходе по многочисленным каналам. Рассказываю ему, что в Питере есть традиция: нужно целоваться, проплывая под мостами. На самом деле, я не знаю, так ли это, но этой выдуманной мною традиции мы следуем с особым усердием. Ночью наблюдаем за тем, как разводят мосты. Я видела это уже не раз, и мне, если честно, немного скучно, да и зябну я, потому что на мне надето лёгкое платье, и тонкий летний пиджак Ника наброшен на плечи. Но ему нравится, и я лишь молча улыбаюсь, любуясь им украдкой. И белые ночи, конечно… В одних наушниках на двоих играет последний альбом Земфиры. Ник слушает со мной её песни, морщится иногда, но всё же признаёт, что она не так уж плоха.

Вечером, вернувшись в квартиру Веры, уже лёжа в постели, я перечитываю его смс. Ни одной не стёрла, даже из тех, что он присылал мне больше года назад, когда взял номер телефона после похода в кино.

Так, под серым питерским небом я понимаю, что хочу оставить прошлое прошлому. И, за пару дней до планируемого возвращения в родной город, набираю Нику смс:

«Я справилась. А ты?»

Подумав, стираю вопрос. Потому что не знаю, сколько времени нужно Никите, чтобы разобраться в себе. Я не буду на него давить. Если нужно, подожду.

Потому к нему летит короткое сообщение: «Я справилась».

В ответ ничего не получаю.

Отец встречает меня в аэропорту. Обнимает за плечи, подхватывая чемодан. Выглядит хорошо, хотя и немного напряжён. Но он улыбается мне, а это уже многого стоит. Отец старается измениться. Это одновременно и странно, и обнадёживающе. После того как я узнала его историю, моё отношение к нему стало иным: злость и раздражение ушли, и я надеюсь, что может быть не сразу, но мы всё же сможем стать нормальной семьёй.

— Как Питер? — заводит разговор отец, как только мы выезжаем с парковки.

Хмыкаю насмешливо, спрашивая:

— Это всё, что тебя интересует?

— Как Вера? — Отец сговорчиво переводит тему.

— Как всегда, — уже серьёзнее отвечаю я. — Мало спит, много работает, переживает за нас. Ей бы не помешал отпуск.

— Знаешь, сколько раз я ей об этом же говорил? — раздражённо цедит отец. — Но ей что в лоб, что по лбу! Упрямая девчонка!

— Кхм. — Не могу сдержать своих эмоций, переспрашивая в изумлении: — Упрямая девчонка?

Девчонка? Серьёзно? Неужели, отец именно так воспринимает Веру?

— А что, нет? — На секунду оторвав взгляд от дороги, отец с недоумением смотрит на меня. — Упрямая ослица. И всегда такою была. Я ей на первый Новый год говорил, что маленькая ещё для шампанского, так нет же — напилась так, что потом полночи с ней провозился. Кирилл этот её? Муженёк, блять, недоделанный, как не убил его тогда, сам не знаю, когда он её из квартиры с чемоданом выставил. Мудак конченный. Тоже, сколько её отговаривал, чтобы не связывалась с ним? Так, нет, не только связалась, ещё и замуж за него выскочила, — отец говорит быстро, распаляясь всё сильнее, перебирая то ли старые воспоминания, то ли обиды. — Питер? Вот, нахера, было уезжать? Талдычил ей, что она там одна будет. Не дай Бог, что случится, я ведь могу и не успеть помочь, — сокрушённо качает головой отец. — А…