Это пробуждение ничуть не легче предыдущего. К боли телесной присоединилась и душевная. Я вспомнила все, что было со мной. А если точнее, с той девушкой, кем я была сейчас. Ее звали Камилла, ее так мать назвала, отцу же было абсолютно все равно. Он потерял интерес к ребенку в момент, когда узнал, что это девочка. 

Камилла. Красивое имя для красивой девочки. Так  говорила ее мать. Она вышла замуж за нелюбимого, жестокого, но обеспеченного мужчину. Вернее, ее выдали родители. Они хотели сытой жизни для нее. А получилось, что обеспечили ее на всю жизнь побоями, издевательством,  унижением и насилием. Это все в комплекте к сытости. Да и сытости-то по большому счету никакой и не было. Так, видимость достатка, чтобы люди не судачили. Вернее, глава дома ел, как полагается, а все объедки жене и ребенку доставались. 

Родить Матильда смогла только меня, вернее, Камиллу, а все остальные беременности заканчивались выкидышами от тяжелого труда, побоев и супружеского долга, от выполнения которого ее никто не освобождал. Ему было плевать на нее, он женился на Матильде от тщеславия. Первая красавица, за которой ходили все, а взял ее в жены он. 

Вот только красота без любви быстро увядала, сына жена не родила, да еще злой язык сказал, что  видели ее  с лавочником. Улыбалась она ему да смеялась. И все, это стало приговором для еще довольно молодой женщины. Муж выволок ее во двор и сек плетью, пока не устал. А как устал, то  понял, что жена не дышит. 

Камилла видела это все, и от того, чтоб не выскочить и не закрыть собой мать, ее удержала Кларисса, которая держала ее, зажав рукой рот, чтобы никто не слышал детского плача. Она заставляла смотреть, приговаривая, что такая же участь постигнет и ее, если пойдет по материнским стопам блудницы. Кларисса тогда была соседкой-вдовой, а потом довольно быстро стала мачехой Камиллы. Вот только когда в дом вошла мачеха, жизнь Камиллы не стала легче. Теперь она полной ложкой ощутила все то, через что приходилось проходить ее матери. Оскорбления, унижения, тяжелый труд. Кларисса решила, что слишком богатое приданое приготовил за нее отец, и нечего добру из дома уходить, когда можно нажиться. И нажилась. 

Лежу и прокручиваю через себя все, что произошло с девушкой, моей ровесницей. И понимаю, что  свою сиротскую жизнь на вот такую жизнь с отцом и матерью я не хотела бы менять. И, если честно, еще сильнее захотелось вернуться домой, только я не представляла, как это сделать. Если это вообще возможно. 

Так я провалялась на матрасе, набитом колючей соломой, долго. Но сколько ни лежи, а с физиологией организма не поспоришь, и вставать все же придется. Осторожно поднимаюсь и оглядываюсь, чтобы понять, где я. Из-за того, что навалились такие жуткие воспоминания, я не сразу-то и сообразила оглядеться. Комнатушка размером со школьный пенал. Узкая кровать с матрасом, естественно, без простыни или еще чего-то этакого, табурет со стопкой вещей. Тумбочка, на которой стоит кувшин с водой, а рядом таз, там же полотенце не первой свежести. Опускаю ноги на пол и задеваю что-то под кроватью. Осторожно заглядываю и вижу емкость, назначение которой сложно перепутать. Ночной горшок. Пошатываясь, иду умываться. Нос болит ужасно, прикасаться к нему боюсь, дышу ртом, но словно воздуха все время не хватает. Снимаю с себя одежду и осторожно осматриваю себя. Вернее тело Камиллы. У нас очень похожие фигуры, и потому нет ощущения, что я в чужом теле. Просто кажется, что меня сбила машина, и я очутилась в таком вот квесте, который не только надо пройти, но еще и не умереть по дороге. Очень хочется в душ. Хотя бы в наш общажный, со сквозняком и облупившейся краской на стенах. Оторвала кусок от полотенца и, намочив его, обтерла себя, хоть частично смывая с себя грязь, кровь и пот. В стопочке вещей была нижняя рубашка, платье, белье и что-то вроде шерстяных подштанников. Видимо, для тепла, так как меня начало уже потряхивать от холода. Каменные стены комнаты не имели украшений или даже штукатурки, а из окошка дуло так, что шевелилась пыль под потолком. Расчесав волосы гребнем, что лежал под стопкой вещей, я пригладила их.

Нельзя сказать, что я была готова выяснить, где я и  что от меня нужно, но и сидеть больше в комнате я не хотела. Пора выходить к людям. 

Непонятно, что именно я ожидала увидеть, но вышла в коридор. Я все больше убеждалась  в мысли, что я в замке. Исходя из того, что я видела в этом мире, это вполне может быть. Ведь у меня было стойкое ощущение, что я загремела каким-то образом в средневековье. В таких условиях немудрено и головой тронуться. Но я счастливая обладательница стрессоустойчивой психики. Все же жизнь у меня хоть и не такая суровая была, как у Камиллы, но и баловнем судьбы меня точно не назовешь. 

Я пошла на голоса. Как оказалось, я пришла в довольно грязную кухню, в которой хозяйничали старик и женщина средних лет. Но у меня сложилось впечатление, что ни тот, ни другая на этой кухне не хозяин. Так, заскочили поесть приготовить по-быстрому и дальше пойдут по своим делам. 

– Кормить-поить эту тунеядку еще, – ворчал старик. Худой, с острыми чертами лица. Он сразу производил впечатление брюзги и скупердяя. 

– Конрад, что ты за человек-то такой,  – усмехается крупная женщина средних лет. – Ты ж про девочку еще ничего не знаешь, а уже выводы сделал.

– Да что про нее знать? Шаболда да лентяйка, – уверенно возражает Конрад. 

– Не мели чушь! Ты за лекарем послал? – женщина мне нравилась больше. Я почему-то была уверена, что обсуждают меня. 

– Послал. Джонни прибежал, сказал, что уехал лекарь в соседнее графство и не знает, когда будет. На этой неделе не ждать, – огрызнулся Конрад. 

– Да как же она-то со сломанным носом и побитая-то такая будет? – отзывается женщина. 

– Мария, больно ты сердобольная стала, – старик прищурился. – Когда тебя муж высек так, что куски кожи на спине висели, что-то ты по лекарям не бегала, – припоминает ей прошлое старик. – Сама как-то все лечила и отвары прикладывала. А тут лекаря ей подавай. Эка госпожа! – и Конрад начал кривляться, вихляя тощим задом, видимо, показывая эту самую госпожу, то есть меня. 

– Вот потому, что я была на месте этой малышки, потому и сердобольная, – Мария не реагировала на кривляния Конрада. – Если б тебе, старый хрыч, кто б нос сломал за твой длинный язык, я б за лекарем не посылала, не переживай. 

– Ничего, и с таким носом поживет. Может, путевее и порядочнее станет, и не будет по мужикам шлындраться, – Конрада очень уж обидели слова про то, что ему лекаря не позовут. Но так как Марии он это высказать не решился, то весь свой негатив обрушил на меня, тем более что, по его мнению, я этого всего не слышу. 

– Кхм, Кхм, – я прокашлялась, чтобы наконец-то на меня обратили внимание.

– Ой, девочка! – Мария обрадовалась и шагнула ко мне, приобнимая и провожая на кухню за довольно неопрятный стол. – Ты как себя чувствуешь? 

– Спасибо, – я слабо улыбнулась. Было невероятно больно хоть как-то шевелить лицом. Я и говорить старалась поменьше. – Уже получше. 

– Ты кушать будешь? – Мария погладила меня по спине и по голове, словно я ребенок. 

– Не заработала еще, чтоб ей жрать давали, – раздалось от котла, где топтался Конрад. 

– Так болела же девочка, – женщина засуетилась, снося боком Конрада. По озорному блеску карих глаз вижу, что сделала она это намеренно.