Ефросинья

Ангелина Калина

Повесть "Ефросинья"

Ефросинье всего шестнадцать лет, возраст, когда кажется, что весь мир принадлежит только тебе. Простая русская девушка с русой косой, серыми ясными глазами и небольшим носиком-пуговкой - эта девушка на вид такая же, как и многие другие в стране, но отличает её не внешность, а характер. Она не хочет прожить жизнь, похожую на жизнь её матери или старшей сестры, её хочется большего. Ефросинья хочет большего, ей хочется привнести свой вклад в создание новой страны. Но её молодость пришлась на непростое время для России - время гражданской войны, время начала НЭПа, время тяжелых испытаний не только для страны, но и для её граждан. Времена не выбирают, в них живут, так же любят и ненавидят, мечтают и создают, то чего не было до них.

Глава 1.

В избе Масловых было уютно и тепло, не смотря на сырую погоду за окнами, где еще весенний холодный ветер трепал голые деревья. Пока редкие прохожие, проходящие мимо по своим делам, укрывали лицо воротниками и, пряча озябшие руки в карманы, в этом доме три женщины были заняты каждая своими заботами, создавая особую атмосферу. В комнате, где все они собрались, витал запах свежеприготовленных щей смешанный с запахом прелого детского белья и женского пота.

Этой весной Ефросинье пошел семнадцатый год. Русая коса до пояса, серые глаза и нос кнопочкой - так выглядела эта девушка из русской глубинки. Была она, как говорят в народе, телом сбитая, да ноги и руки крепкие от работы. Чувствуя прилив сил в молодом теле, ей сейчас хотелось петь и танцевать на вечерке в избе Макаровны. Эта бодрая вдова с распростертыми объятиями принимала всех местных девок и парней с округи, беря за это скромную плату в виде куска пирога, хлеба или еще чего-нибудь съестного.

Ефросинье хотелось сейчас смеяться, ловить наглые взгляды парней и слушать невероятные истории Машки Куленковой о местных "героях" и "злодеях". Вот только вместо этого она качала зыбку с полугодовалым племянником Ваней. Он засыпал, как будто, всего на пять минут и снова начинал голосить, что вся изба казалось, вздрагивала от его рыданий. Глафира, старшая сестра Фроси, от усталости уже и не замечала плача, стирала возле печки его пеленки и другое детское белье своих старших сыновей в старом корыте. Дети сверху, свесив головы с печки, смотрели на мать и изредка вздыхали, так как всегда хотели есть. Их организмы всегда просили больше, чем им могли дать. Петру старшему сыну Глафиры, было уже четыре года, и он больше всего вздыхал, а Николаю летом будет три.

Ефросинье было обидно за себя, все внутри у нее бушевало. Вместо веселья, смеха и шуток она вынуждена нянчить младшего сына Глафиры, помогать ей и слушаться свою мать - Степаниду Афанасьевну. Та сидела на коленях лицом к образам и тихо шептала молитву, крестясь и иногда и повышая голос всего на несколько секунд, снова переходила на шепот.

А внутри Ефросиньи все бурлило и готово вот-вот вулканом взорваться в ней вместе с этой несправедливостью. Тосковала ее душа по подружкам, по девичьим разговорам. Все постыло в родительском доме, все надоело. И мать, и сестры и брат, и этот крикун Ванятка, который битый час не мог заснуть.

- А ну, Фроська, аккуратней! Раскачала, стерва! - неожиданно прикрикнула Глаша, заметив, что сестра, задумавшись, сильно раскачала зыбку.

Ее крик выдернул Фросю из её собственных мыслей:

- Сама тогда качай своего крикуна,- обижено отозвалась она и бросила качать Ваню.

Глаша  с ненавистью бросила детскую рубашонку в корыто, что брызги долетели до её сыновей на печке. Те от неожиданности быстро попрятали головы за занавеской, а Глаша, поставив руки на бока, закричала:

- Ах, ты, стерва! Вот как ты со мной! Посмотрю я на тебя, когда у тебя будут дети. Когда один голосит, а двое еще за юбку держаться будут! Ишь, умная!

- Твой Ваня, ты и качай!, - обиженно произнесла Фрося и вскочила с лавки, ее глаза блестели как у кошки огнем - Устала!

Рванула было к ней Глашка, да задев корыто, чуть не перевернув его, встала на месте:

- Стерва! А ну вернись на место!

В это время, в последний раз перекрестившись, Степанида Афанасьевна с трудом встала с колен и тихонько обернулась к дочерям:

- Цыц, оглашенные! Цыц, я кому сказала! Уже и бога не боитесь! Дожили!- она подошла к комоду, оперлась одной рукой об него - Фроська, вернись к Ванятке! Не то шкуру спущу! Вздумала перечить! Мала еще, не доросла! Вот выйдешь замуж там и дери свою глотку!

На глазах у Фроси проступили от обиды слезы:

- Да ведь все гуляют, а я тут.

- А ты тут, в семье. Тебе скоро в другой дом уходить. Вот нагрянут сваты, уйдешь от нас, там и устанавливай какой хошь порядок. А сейчас позорить нас не дам. Отец с войны придет, как я ему в глаза  посмотрю?- Степанида грозно смотрела на дочь.

- Сейчас время другое. Да кто рано теперь замуж ходит?- не унималась Ефросинья.

- Все времена одинаковые, а апаскудиться не дам! Не спорь, Фроська!- Степанида отошла от комода и снова, повернувшись к образам, прошептала молитву, а затем  перекрестилась.

Фрося еще немного смотрела на спину матери, но  было уже и так понятно, что ослушаться её сейчас себе дороже. С сожалением она плюхнулась обратно  на лавку и, как и прежде, стала качать зыбку Ванятки, роняя девичьи слезы себе на подол.

На дворе тогда шел 1920 год, сложное и голодное время. На улицах маленького города,  в котором она жила, еще кое-где лежал грязный снег, пахло навозом, хлюпала грязь под галошами, а на голых деревьях кричало воронье, как будто на митинге. Этот маленький город не видел армий белых, тут не было "террора" красных, все проходило мирно и пассивно, без происшествий. Но, не смотря на это, город все-таки наполнялся ежедневно беженцами из ближайших сел и деревень. Все бежали от голода. По улицам бродили беспризорники, воры и другой непростой люд. С наступлением темноты кроме этой категории, никого на улице не оставалось, боясь за свою жизнь и какие ни какие финансы.

Глашин муж и их с Фросей отец ушли на войну еще в восемнадцатом году, после митинга на фабрике где те работали. Приехал из "большого" города агитатор, собрал всех рабочих во дворе фабрики и красиво толкнул речь о долге, о выборе, о свободе, о Ленине. Не выдержал тогда пламенных речей Ефим, муж Глашы. Стоял и думал: " Вот она - настоящая жизнь. В борьбе за свободу. Такое не стыдно будет и внукам рассказывать". Стоял, слушал да и записался в Красную армию.

Захар Харитонович же речей не слушал. Он все думал о старшем  сыне, который умер в шестнадцатом году в камере под следствием. Ему тогда только исполнилось восемнадцать лет. Фараоны его поймали на базаре, раскидывающего листовки с призывами к революции и свержению монархии. Понимал ли он до конца, чем ему это грозит? Думал ли он о семье? Чего он вообще хотел этим добиться? Никто на эти вопросы больше не ответит. Нет, он, Захар Харитонович, никогда этого не поймет. Да и не надо. Сына больше нет.

Обождав, пока плешивый агитатор закончит свою громкую речь, он один из первых направился к столам записи.

- Запишите меня. Захар Харитонович Маслов.

Прошло с тех пор уже два года. Ефим пропал без вести, а от Захара Харитоновича тоже с осени девятнадцатого вестей нет. Глашу, в мужнином доме заела свекровь, попрекала каждым куском, каждым вздохом. От того и ушла она из дому к родительнице в декабре вместе с детьми.