Восьмидесятые или Лампочка моя любимая

Лера пересохшими глазами тоскливо проследила, как жёлтый автомобиль Давида влился в шумный поток машин и исчез из вида. Постояла, оглушённая случившимся, не вполне понимая, где находится и куда двигаться, пока какая-то сердитая бабка не возвратила в реальность, больно проехав колесом авоськи по ботинку. Лерка ахнула, развернулась и, словно в тумане, побрела к входу в метро.

Вот и всё. Попрощался…
Это конец. Не помнила, что делала. Как ехала. Опустошённая, контуженная осознанием катастрофы. Запечатлелись собственные дрожащие руки. Ненормально бледные на чёрном дёргающемся поручне эскалатора. Чьи-то мутные лица, тенями мелькающие силуэты людей. Гул вместо голосов. Дорога всплывала отрывками.

Она промахнулась, зашла в чужой подъезд. Сообразила это, уткнувшись в незнакомую дверь. Вышла, сосредоточилась, изучая заснеженный двор. Обнаружила свой подъезд, роботом повернула к нему. Потянула входную ручку, преодолела ступеньки. Потерянно копошилась в темноте холодного тамбура. Никак не могла сконцентрироваться и найти ключ от квартиры в глубинах маленькой сумочки, а потом попасть им в замочную скважину.

Как хорошо, что проницательный дядька был на работе. Хоть в чём-то повезло. Кое-как сволокла верхнюю одежду и, не раздеваясь, обессиленно рухнула на диван. Накрыла расплавленный свинец в голове холодной подушкой, желая одного: потушить огонь в мозгах и забыть всё.

Но не тут-то было. Едва дождавшись её возвращения, выспавшаяся, в приподнятом настроении Эля нетерпеливо забарабанила в дверь.

– Лерка! Лерка-а-а! Открой! Я слышала: ты пришла.

Она желала немедленно обсудить события прошедшего вечера. Главное – почему приятельница не приехала домой? Где ночевала? Если осталась в квартире с мужчинами, случилось ли у них с Давидом «то самое»?

– Спала с Марковым, – немногословно выдавила Светлова.

– Ого! Ну и? Отдалась?! – повизгивая от любопытства, хихикала и тормошила соседка.

Лера удивлённо вскинула провалившиеся от тяжёлой ночи глаза, отрицательно мотнула головой.

– Нет! Конечно, нет. Ничего не было. Мы расстались. Навсегда, – через силу прохрипела она последнее слово, и губы жалко затряслись.

С ногами забралась на расправленный диван, сжалась в комок и дрожащими руками закрыла лицо, чтобы Элька не видела, как спазмы исказили его. «Не могу больше. Не мучьте… Оставьте в покое! Все!» Будто через толщу воды угасающими волнами смутно улавливала слова подруги. Чтобы реагировать на непрекращающийся поток, лишь бы не отвечать непослушным, срывающимся голосом, кивала, подёргиваясь китайским болванчиком. Не вникая в смысл фраз, равнодушно соглашалась со всем.

Соседка плескалась эмоциями и энергией. Насильно воткнула в Леркины ладони бутерброд и кружку с горячим чаем. Заставила наполнить отвергающий еду желудок. Сама в это время восхищённо трындела о ненаглядном Зурабе. Тот час назад позвонил Эле, они договорились встретиться. Доктор полюбопытствовал, дома ли Лерочка Светлова и как себя чувствует. Загадочное поведение ночных гостей не давало ему покоя.

«Вот и хорошо. У них всё только начинается, – апатично отметила Лера. – У меня и Давида тоже всё… закончилось». Душа рыдала. Хотелось выпотрошить память, выскоблить сердце. Выдавить из вен боль и существовать, как раньше. Без Давида.

Оказывается, за короткое время знакомства она напрочь забыла, насколько необитаем и сиротлив мир, когда в нём нет его. Нет для неё. Как жила до встречи с Давидом? Чем были заняты дни? Не могла вспомнить. Будто с момента появления на белый свет ничего интересного или значимого вообще не случилось. Да, куда-то ходила, что-то делала, тыкалась во все стороны слепым котёнком. Какое-то пустое, безрадостное существование. Наполненное единственным внятным содержанием: ожиданием любви. Поисками его.

А когда он, наконец, появился, на сверхъестественном уровне почувствовала исключительное предназначение по отношению к себе. Словно проснулась, прозрела. Будто кто-то уже показывал Давида. Будто когда-то встречались. В иных мирах, наверное? И в параллельных измерениях они были близки. Даже сплетены вместе. А когда столкнулись в этой Вселенной – узнала и вспомнила. И с этого момента пришло успокоение и окрыляющее осознание: свершилось. Дождалась. Нашла, что потеряла, и долго-долго, мучительно искала. Душа чувствовала себя на месте только рядом с Давидом. Дни, когда не виделись, казались неприкаянно сиротливыми, лишёнными жизни.

Но реальность и пойманная сказка, насколько бы та ни была хороша и желанна, редко уживаются. Не в её грустной истории. Не в этой Вселенной. Они соприкоснулись и снова разлетелись. Навсегда. Каждый в свой уголок. У каждого своя дорога. Что случилось сегодня, правильно и своевременно. Они достигли критической черты. Давид больше не согласен был оставаться просто другом. Лера боялась идти дальше. Не могла переступить через сомнения. Не верила ему.

Марков постоянно темнил, не договаривал. Она чувствовала себя обманутой, не покидало ощущение зыбкости и желание освободиться от фальши. Страшно идти вслепую, подозревая: под ногами бумажный мостик, перекинутый через пропасть и вёл он в бездну. Ничего настоящего там не существовало. Разумнее было отказаться от опасной дороги и расстаться.

Марков принял мудрый вердикт о прекращении отношений. Поступил по-мужски. Слабовольная Лерка так бы и тянула время, не осмеливаясь на разрыв. Поворотный момент наступил. Выбор сделан. Мир понятен, стабилен, прост.

Печально резюмировала: «Двигаюсь и живу дальше. Легко, свободно, нравственно. Это же правильно, да?» Как все короткие двадцать лет до этих длинных трёх месяцев.

Ах, если бы всё было так примитивно. Если бы можно было по щелчку выключить любовь. Ничего у неё не получалось: ни забыть, ни разлюбить. На Земле стало тесно. Она превратилась в пыточную. Каждый звук, лица прохожих, названия улиц, музыка, фильмы, дороги, разговоры – имели одну траекторию. Истязали, цеплялись за любую малость и садистски вели к нему. Пространство перекосилось, сжалось, завязалось лютым узлом и состояло из одного-единственного наполнения. Двадцать четыре часа в сутки пульсировало неутихающей болью и сводило с ума.

Из-за неспособности выкинуть из головы Давида и хоть чуточку уменьшить горечь, ненавидела всех и всё. Весь ранящий мир. Всю беспечную, равнодушную к её ломке Москву, насквозь пропитанную Марковым. Посторонних людей, знакомых. И с удвоенной силой себя. Она огрызалась, ругалась со случайными бедолагами, попавшими под руку. Дерзила клиентам, ловя осуждающие, показательно терпеливые взгляды коллег и заведующей. Пропал и без того слабый аппетит. Постоянно подташнивало. Не могла заставить себя двигаться и есть. Даже пить не хотелось.

В голове осталась долбящая череп и выносящая остатки рассудка одна-единственная мысль: «Никогда не увижу его больше. Никогда». Было страшно, пронзительно одиноко. Хотелось рухнуть на колени среди улицы и рыдать в голос. Взорвать горло криком и задохнуться от вопля.

Тем не менее вспоминала разлучившую их ночь и понимала: несмотря ни на что, всё равно не смогла бы вести себя иначе. Билась бы до последнего. Ничего не изменила.