В ад с чистой совестью

Настроение мне испортил Герман. Даже не настроение, а жизнь.

Он пришел вечером, когда я, отлично выспавшись, полная радужных планов на будущее, с рвением принялась за работу, охваченная творческим порывом. Едва открыв дверь, поняла, что случилось ужасное. Герман выглядел не просто уставшим. Под его глазами залегли темные круги, взгляд был хмурый, как грозовые тучи, даже плечи и те ссутулились, словно на них давил непосильный груз.

- Что случилось? – я чувствовала, как мое сердце летит куда-то вниз.

- Нужно поговорить…

Я пыталась поймать его взгляд, но он старательно отводил его в сторону. Интуитивно я поняла, что предстоит неприятный разговор, который не несет мне ничего хорошего. Модель счастливой жизни, выстроенная воображением за последние сутки, стала покрываться глубокими трещинами. Я понимала, что вот-вот она рассыплется прахом.

- Я тут думал… долго, с момента расставания… - начал Герман, устало опустившись на диван. 

Я стояла возле кресла, вцепившись в спинку, на случай, если сердце, которое билось медленно и тревожно, вдруг решит остановиться. Страшно было даже пошевелиться, не то что сказать хоть слово. Все мои усилия были направлены на то, чтобы губы не дрожали раньше времени и на глазах не выступили слезы. Наверное, в этот момент мое лицо было похоже на маску и не соответствовало внутреннему настроению, так как Герман, бросив хмурый взгляд на меня, никак не отреагировал. Если бы я так не старалась замаскировать чувства, возможно, он не сделал бы мне настолько больно следующей фразой:

- … И решил, что мы не должны были… В общем, мы не можем быть вместе.

Мир рухнул, как я и ожидала. Все произошло так стремительно, что даже пепла не осталось, его развеял ветер отчаяния. Мне казалось, что я окаменела, причем изнутри. Первым каменеть начало сердце, а потом и все остальное. Единственно, что успели спросить мои губы, до того, как станут неподвижными:

- Почему?

Несколько часов спустя я пыталась вспомнить, что ответил тогда Герман на мой единственный вопрос, но в том месте памяти, где должна была храниться эта информация, образовалась темная пустота, ничего… только смысл, что мы не можем быть вместе, и так лучше, прежде всего, для меня. В том момент, когда он что-то говорил, а потом встал с дивана, прошел мимо, не посмотрев и не коснувшись меня, самое важное было устоять прямо, не покачнуться. Покачнулась я, как только за ним закрылась дверь. Даже не покачнулась, а закрутилась в водовороте, не имея ни сил, ни желание сопротивляться. А потом наступила темнота…

Очнулась я в кромешной темноте и сначала не поняла, где нахожусь, почему так холодно и жестко. Рукой нащупала что-то бархатистое и не сразу догадалась, что это обивка кресла. Всполох воспоминаний был подобен молнии. Он сверкнул в голове, и последние события восстановились с пугающей четкостью, я еще раз пережила их. 

Тело сильно затекло от долгого лежания в неудобной позе, во рту все пересохло, и голова просто раскалывалась. С трудом я поднялась на ноги и, не включая свет, поплелась на кухню. Там, первым делом, выпила стакан холодной воды, а потом уже, при свете вытяжки, нашла таблетку цитрамона и запила ее вторым стаканом воды. 

Глаза были совершенно сухими, а тело била крупная дрожь, как при высокой температуре, хотя никакой температуры не было, в этом я была уверена. Возможно, если бы я могла заплакать, боль внутри перестала бы быть такой щемящей. Она распирала меня изнутри, мешая дышать, причиняя физические страдания. Находиться в вертикальном положении становилось невозможным. Так же медленно, как и до этого, стараясь ни о чем не думать, я прошла в спальню и забралась под одеяло, как была, не раздеваясь. Свернулась калачиком, стараясь сплющить гигантскую боль внутри, загнать ее как можно дальше. Видно, мне удалось, а может какие-то добрые силы моего организма решили позаботиться о своей хозяйке, временно отключив способность думать и налив веки свинцовой тяжестью. Хотя, скорее всего, такова была реакция моего организма на сильнейший стресс, подобный которому я не испытывала со времен смерти матери. Как бы то ни было, но я уснула.

Спала я без сновидений, а под утро меня разбудил Владимир с требованием немедленно вставать и идти на смотровую площадку.

- Никуда я не пойду!

Я уселась в кровати, подложив подушку под спину, скрестила на груди руки и, не мигая, уставилась на него. Мне было все равно, что он предпримет или скажет, меня совершенно не волновала собственная судьба. Возможно, я даже мечтала, чтобы он в порыве злости уничтожил меня, поставив жирную точку в моей никчемной жизни.

- Ты спала вот так, прямо в одежде?

Владимир подозрительно рассматривал меня, на что мне было плевать. Я без труда выдерживала его тяжелый взгляд, который, к слову сказать, постепенно становился все более растерянным.

- Что-то случилось? – настороженно поинтересовался он.

- Случилось, - медленно кивнула я. – У тебя есть повод для радости. Он меня бросил!

В самый последний момент голос подвел меня и дрогнул, на том месте, где должно было стоять имя Германа. Я просто не смогла произнести его, заменила на нейтральное «он».

Я ожидала тирады на тему: «Я же говорил, предупреждал…» Но ничего такого не последовало. Владимир молчал, продолжая разглядывать меня, пока я не выдержала и не отвела взгляд, вперив его в противоположную стену. 

- И чему же тут радоваться? – как-то слишком осторожно спросил Владимир.

- Ну как же? Разве не ты втирал мне, что… он мне не пара?

- Он тебе действительно не пара, но я не хотел, чтобы это произошло…

Что это? Неужели в голосе Владимира я различила нотки сочувствия? И что стало с моей душой в тот же миг?! Она наполнилась слезами, как небольшой резервуар мощнейшим напором. Я просто ничего не смогла предпринять, как слезы неудержимо брызнули из глаз. Все, что успела, это упасть лицом на подушку, чтобы заглушить громкие безудержные рыдания. Я выплакивала все: свое детство без матери, неброскую внешность, отсутствие железного характера… Вся жалость к себе, которая копилась годами, изливалась сейчас из меня. Я оплакивала самую большую любовь в моей жизни. Даже сейчас я не сомневалась, что никогда и никого больше не смогу полюбить так, как Германа, что он навсегда останется мужским идеалом для меня. 

Возможно, следует периодически плакать, а не сдерживать себя. Наверное, нужно плакать над сентиментальным моментом в фильме, от сочувствия к чужому горю, от переживаний неудач на работе, просто плакать иногда, когда появляется такое желание… Тогда есть вероятность, что в один прекрасный момент невыплаканные за всю жизнь слезы не превратятся во вселенский потоп, рискуя затопить все вокруг. Я практически не позволяла себе плакать, все время считала это постыдным, глупой слабостью, которую некоторые намеренно демонстрируют на публике. Даже в те моменты, когда слезы подступали совсем близко, я насильно прятала их, готова была искусать губы в кровь, лишь бы не расплакаться. 

Не скоро иссяк поток слез, и с трудом рыдания перешли в судорожные всхлипывания. Зря я надеялась, что Владимир деликатно удалится, превратится в невидимого свидетеля моей слабости. В том, что он все время находился рядом, я убедилась, как только смогла оторвать лицо от мокрой подушки.

- Ты тут?

Хорош, наверное, у меня сейчас видок. Хотя, какое мне дело до этого? Стану я стесняться призрака! Плевать, что нос распух и стал размером, как все лицо, а глаза, напротив, превратились в заплывшие щелочки. Все равно он никогда не считал меня красавицей, как и я сама.

- Да вот опасался, не затопишь ли ты мой дом?

Как можно улыбаться в такой момент?! Но Владимир улыбался, по-доброму и очень весело.

- Что смешного?

- Видела бы ты себя сейчас…

- И что? Много ты видел красивых заплаканных женщин?

- Да я вообще не видел раньше, чтобы так плакали.

- Ну, считай, что побывал в бесплатном цирке.