Лягушки-путешественницы

Утро началось с отчаянного вопля. Звуковая волна прокатилась над крепостью, заставив умолкнуть озадаченных петухов. Секунду спустя к одинокому голосу присоединилось еще несколько, крики сделались информативней, разделившись на женские причитания и мужские заковыристые комментарии.

Я нехотя сползла с лавки и, зевая, выглянула в окно.

Так и есть, Остромира заметили. Вот он, голубчик, лежит на том же месте в той же позе (а куда деваться, прилип ведь), и при свете дня картина вырисовывается еще непригляднее, чем ночью. Все-таки нам повезло! Неизвестно, купился бы печатник на нашу соломенную барышню, будь он в трезвом уме, со взором, не одурманенном Палагниной травой. А так, пожалуйста, лежит себе тихо на видном месте, привлекая всеобщее внимание. Вокруг него уже собралась целая толпа: все смотрят, обсуждают, но подойти не решаются.

Я осторожно потрясла разметавшуюся во сне Аньку:

- Ань, Аня… Вставай, посмотри, Остромира нашли.

Подруга резко сбросила мою руку, отворачиваясь к стене.

- Аня, проспишь все самое интересное.

- Ммм…

- Аня, просыпайся, сейчас главные действующие лица появятся.

- …ть!!

Дверь приоткрылась, пропуская Дуню со жбаном, прижатым к груди, кружками и плошкой с темной жидкостью в руках.

- Утро доброе! – поздоровалась чернавка. – А я вам тут кваску холодненького принесла.

- Спасибо. Анне Федоровне неплохо бы что-нибудь для приведения в чувства.

- И это имеется, - понимающе кивнула девушка, обмакивая платок в плошку. – В един миг поправим.

Поднесенный к подружкиному носу платок оказал мгновенное действие – Анька от души чихнула, открыла глаза и тут же схватилась за голову:

- Ой, как башка трещит… Мы, что, вчера бухали?

- Нет, повода пока не было. Лучше вставай, а то уже началось.

- Ой, правда! – оживленно подтвердила Дунька, разливая квас по кружками. – Народу набежало – целый двор. Все, кто в хоромах был, уже там, ближние царские, холопы, девки сенные, Тивер-оружейник, воевода Нофрир с дружинными и отроками, отец Серафим со служками храмовыми, староста ратайный Жила Твердич… сам боярин-огнищанин Мал Ерофеич с боярыней Ненилой пожаловали.

- О, видишь, уже все в сборе, только нас не хватает.

- Царя еще нет, и царевичей, - уточнила чернавка.

- Ну вот, только царя не хватает, - с кружкой в руке я устроилась у окна, с любопытством наблюдая за происходящим. – Дуня, а что говорят?

- Говорят, Остромира темные силы попутали, девкой поманили, с обманкой оставили. Поделом, говорят.

Крики постепенно стихли. Народ встал полукругом напротив царского крыльца, оживленно обсуждая происходящее. Несколько человек (судя по виду, главные на этом собрании) топтались возле распростертого печатника, сам Остромир не издавал не звука. То ли еще не пришел в себя, то ли вообще лишился дара речи. Чья-то стыдливая рука накрыла его плащом, из-под которого торчали волосатые ноги старца.

Наконец немолодой, властного вида дородный мужчина в расшитом красными узорами плаще махнул рукой. От толпы отделилось двое, по кивку господина, они попытались поднять Остромира со ступенек. Печатник визгливо закричал.

- Хорошо приклеился! – мрачно заметила Анька, прикладывая кружку ко лбу. Опухшее лицо, глаза в красных прожилках и трясущиеся руки подружки наглядно демонстрировали, насколько токсикомания вредна для здоровья.

Высокие чины в некоторой растерянности оглядывались по сторонам. Похожий на гнома плотный коротышка с длинной желтой бородой, заткнутой за пояс, одетый очень просто – в потертые штаны, рубаху неопределенного цвета и мягкие кожаные сапоги-поршни, подозвал дружинников. Однако тем тоже не удалось разлучить Остромира с его соломенной подругой. Крики печатника стали громче.

- Эк его держит! – гулким басом проговорил коротышка, вызвав в толпе смешки. По голосу я узнала воеводу. Значит, товарищ в плаще – боярин. А третий, что стоит в стороне и мнет в руках шапку, высокий, худой, с бровями, сросшимися на переносице, в темно-синей рубахе до колен, полосатых штанах и красных сапогах, вероятно, староста. Про четвертого и гадать не надо – аскетическое лицо, длинные волосы заплетены в тонкую косицу, черное свободное одеяние, а на груди большой крест в овальном ободке. Священника узнаешь без труда.

В тени навеса я не сразу заметила еще одну фигуру, разглядела ее только, когда женщина вышла на свет. Она напоминала образ с византийских мозаик – удлиненное лицо, огромные темные глаза с тяжелыми веками, отрешенный вид. Светлое покрывало окутывало женщину с головы почти до самых пят, снизу виднелся только расшитый камнями подол тяжелого платья.

- Боярыня-то – берендейка, и платье всегда только берендейское носит, - с легкой завистью прошептала под ухом Дуня.

Боярыня что-то тихо сказала мужу, по ее знаку служанка куда-то убежала, но быстро вернулась, держа в руках огромные ножницы. Толпа издала дружный вздох, дружинники заухмылялись, воевода расхохотался. После короткой заминки ножницы унесли прочь, а отдирающие Остромира воины вытащили ножи и шустро закопошились под плащом. Печатник больше не кричал, только время от времени негромко поскуливал.

Между тем боярин выступил вперед и, недовольно оглядев собравшихся, вскинул голову:

- Чего встали? Расходитесь! Нечего тут смотреть! Пошли, пошли отсюда все!

- Погоди, Мал! – без церемоний остановил его воевода. – Разобраться надо, кто над Остромиром такое учудил… Может, кто чего видел?

- Чего разбираться? – буркнул боярин. – То злыдни, видать, шутят, человек на такое не осмелится.

Воевода хмыкнул:

- Да что Остромиру злыдни? Он, говорят, сам чародейством балуется. Ему нечисть мелкая так, на одну ладонь посадил, другой прихлопнул! Был такой Злыдень, так до сих пор в порубе сидит… Нет, иной кто-то руку приложил, вот бы и узнать, кто?

- Неужто навьи? – встревожился Мал, оглядываясь на священника. – Им-то что у нас понадобилось? Уже больше семи лет слуху о них не было, а теперь вновь объявились? Отче Серафим, придется теперь хоромы царские окуривать, да вокруг города крестным ходом пройти, преградить дорогу проклятым. Давно я говорил, осколок чудотворного камня надо бы над воротами поместить…

- Погоди! – Батюшка в свою очередь оглянулся на воеводу. – Я намедни в храме песок святил да вокруг стен крепостных с молитвой рассыпал. Навьям сюда ходу нет, не в них дело.

- Вот и я о том же… - Нофрир расставил пошире ноги, положил руки на пояс и гаркнул: – А ну, кто видел, какая сила печатника к крыльцу прилепила, отзовись!

Народ зашушукался, кто с сожалением, кто с любопытством и насмешкой поглядывая на крыльцо. Но свидетелей не нашлось.

- Может, послух какой найдется? – еще громче вопросил воевода. – Выходи, не бойся, за правду бить не станем!

В толпе наметилось движение, стоявшие ближе к крыльцу расступились, пропуская вперед Палагну.

- Ты, воевода, горло пожалей, - ворчливо заметила старушка. – Какой такой послух тебе нужен? Уж коли дело срамное свершилось, так не по воле людской.

- А ты откуда знаешь, Палагна Тимофеевна? – добродушно поинтересовался Нофрир. Боярин за его спиной сердито нахмурился.

- Да мне-то откуда знать, коли никто ничего не видел, не слышал? Я бабка старая, головой скорбная, мне с вами, мужами многоумными, не равняться. Я так сужу – по правде сказать, не то дивно, что Остромира сраму предали, а то, что свершилось сие только теперь! Уж как Вышний грехи-то его терпел? Уж как мать Сыра Земля не разверзлась, не поглотила злодея? Уж как солнце ясное светить на него-то не брезговало? Уж как месяц да звезды светлые от его дел неправедных с небес-то не попадали?!

- Говоришь, Остромир за грехи посрамлением наказан? – задумчиво произнес отец Серафим.

- За грехи, батюшка, за грехи! – быстро закивала бабка, не забыв перекреститься. – Уж тебе ли не знать, знатным он чародеем слыл, с нечистой силой совладал бы.

- Совладал, совладал… - поддержали в толпе.