Изгнанные

Владис верил в человеческие чувства.

Даже не будучи человеком в полном смысле слова, он чувствовал привязанность к своим девушкам, он чувствовал злость на Даро, которая расправилась с ними, убив одну за другой, чувствовал холодную ярость при мысли о том, что его намеревались использовать как подопытного кролика в еще одном эксперименте — и это после того, как он едва выжил в эксперименте, во время которого его создали.

Он знал, что может чувствовать, как могла чувствовать и та, что вертелась сейчас в его железной хватке, пытаясь дотянуться когтями до его лица. Бесполезно. Она могла содрать кожу с его руки, прорвать нервы, выдернуть сосуды, заставив кровь хлынуть на пол — но разжать его пальцы, вцепившиеся в позвоночник, не могла. Он сжал руку чуть сильнее — и руки Даро упали, как плети, когда оказались сдавлены спинномозговые нервы.

— Даро, я ведь тебя просил.

— Свои просьбы…

Телефон снова зазвонил, и она замолчала, скосив глаза на карман брюк. Владис некоторое время раздумывал, а потом все-таки разжал пальцы и позволил Даро упасть на пол грудой костей и мышц, дергаясь в жутко болезненных судорогах, пока организм сращивал разорванные нервы. Она только шипела от боли — о, он знал, каково чувствовать боль, от которой не можешь даже кричать — и все же попыталась ухватить его за руку, когда он бесцеремонно забрался в карман ее брюк и достал звонящий телефон.

Имя ничего ему не сказало.

— Тебе придется ответить.

Даро дернулась, намереваясь высказать ему все, что думает, но взяла себя в руки. Владис буквально видел, как она заставляет суперфагов схлынуть — совсем чуть-чуть, чтобы не навредить процессу заживления ран, но все же достаточно, чтобы из глаз ушла чернота.

— Зачем…

— Я сохранил тебе жизнь? Я уже сказал тебе, Даро. Ты — такая же, как я. Ответь на телефон.

Она кивнула, и он нажал на кнопку приема, одновременно включая громкую связь, чтобы слышать все, что будет сказано. Голос тоже не показался ему знакомым, но это ничего не значило. Пока его держали в коме, перед его носом мог каждый день маршировать полк солдат, и он бы не заметил ни одного лица.

До момента, когда проснулся и заставил себя замечать.

Да и первое время после побега с памятью было не очень хорошо. Именно поэтому Владис предпочитал тогда перемещаться с места на место как можно чаще. Это уже потом, убедившись, что слежки нет — наверное, наркотические анальгетики все-таки оказали свое влияние на его способность здраво мыслить, иначе бы он не позволил себе расслабиться — он стал оставаться на одном месте все дольше. Не уходя далеко от Залесска, пытаясь хоть что-то отыскать в сводках местных новостей, восстанавливая силы и память, которая пришла разом и быстро, как будто удар по щеке.

Даро оставила его подыхать в бункере. Альстам умерла, Тамарис умерла, Оли умерла, умерли Натале и Тала. Он остался один в консервной банке, заросшей зеленой плесенью, без возможности выбраться, истекающий кровью и задыхающийся от бессильного гнева.

А потом за ним пришли. Его вытащили из зеленой жижи и сначала уложили на операционный стол, чтобы подлатать уже заживающие травмы, а потом разрезали снова — просто чтобы посмотреть, сколько времени потребуется новой ране, чтобы зарасти.

Придя в себя после искусственной комы, Владис увидел на руках, животе и груди следы — это были разрезы и разрубы, которые уже зажили или еще заживали. Они специально наносили ему увечья, чтобы посмотреть, как отреагирует организм и как быстро он сможет справиться с повреждениями, которые для обычного человека оказались бы смертельными.

Вот только ни не учли одного. Чем больше травм он получал, тем быстрее рождались и умирали в его организме суперфаги. И новые, рожденные в среде, которую вливали в кровяное русло Владиса каждый день, уже знали, как с ней бороться. В этой своеобразной игре в иммунитет его вивисекторы допустили большую ошибку. Все время, что он был в коме, они не меняли состав лекарства.

Одно и то же химическое вещество.

Одна и та же дрянь, превращающая его в подобие овоща.

Одна и та же субстанция, не позволяющая ему прийти в себя и осознать, где он находится.

И когда Владис пришел в себя, остальным не поздоровилось.

Он вспомнил этот день с чувством легкой досады от того, что потребовалось убить так много людей, чтобы всего лишь вырваться на свободу. Но если бы он не убивал, ему бы не дали уйти. Они бы сделали все, чтобы удержать его живым… а Владис уже тогда точно знал, что живым он даться на намерен.

Он открыл глаза в камере с пуленепробиваемым стеклом и закашлялся, когда понял, что легкие полны какой-то жидкости — тогда он еще не понял, что это экссудат из множества ожогов от газа, которым ему давали дышать, чтобы посмотреть, при какой концентрации наступит отравление. Он кашлял так долго и так кроваво, что охрана испугалась и позвала медицинский персонал. Владис был прикован к металлической кровати металлическими браслетами: за шею, руки, ноги и поперек талии — но у металла всегда есть слабое место, и это место — то, где он крепится к другому металлу. Так что Владис выдернул браслет и воткнул руку в живот тому врачу, что подошел первым — ему хватило для этого всего лишь короткого выстрела выпущенных когтей — и вокруг было слишком много народу, чтобы вопли не заставили паниковать хотя бы одного.

Удар по тревожной кнопке — и к ним на выручку понеслась вся доблестная армия этого небольшого садистского государства, и Владису пришлось ухватить кричащую от боли девушку за позвоночник, чтобы ее не оттащили прочь.

Его рука залезла в ее живот почти по самое запястье, и внутри было тепло и липко, и влажно — знакомое ощущение, любимое ощущение, которое он почти забыл.

— Отстегните замки, или она умрет.

Он дернулся, потянув на себя ту несчастную, что еще пыталась жить, пока он выжимал из ее нервной системы остатки того, что уже нельзя было назвать жизнью, и она закричала и забилась на его груди, выплевывая кровавые слюни и умоляя сделать хоть что-нибудь… хоть что-нибудь…

— Ты выживешь, если я уберу руку, — зашептал он ей на ухо, хоть и знал, что из-за боли и шока она вряд ли услышит. — Я оставлю все органы на месте… внутреннее кровотечение, но ты справишься, если тебя сразу повезут в больницу. Но если они попытаются тебя поднять, я заберу с собой то, за что сейчас держусь, и тогда ты умрешь. Я вырву тебе кишки.

— Пожа-а-а-а-а-а…

— Скажи им, чтобы отстегнули меня.

Но она сама уже тянулась ключ-картой к электронному замку крепления, прикладывала ее к пластине, пачкая кровью, нажимала все сильнее, пока замок не пискнул и крошечный красный огонек не сменился на зеленый.

— Спасибо.

Теперь он был свободен.

Владис отшвырнул девушку в толпу тех, кто стоял, целясь в него оружием: обычным, без разрывных патронов, которые могли бы его убить. Он провел ключ-картой по шее и по талии, отстегивая крепления, и уже успел освободить одну ногу, когда охрана начала стрелять.

Девушка-врач лежала у стены с закатившимися глазами, и Владис понимал, что ее судьба так же безразлична им, как и ему. В него попали, снова, снова, снова — ублюдки использовали обычные пули, но покрытые серебром, так что жгло неимоверно, хотя особых травм не причиняло — но он уже освободился совсем и расшвырял их в разные стороны, а потом глаза застигла кровавая пелена, и очнулся Владис за несколько километров от точки пробуждения, таща на плече агонизирующего солдата в униформе.