Ледяное сердце

Илью привели в небольшую комнатку, освещенную только лунным сиянием, и сразу закрыли дверь. Тревожная тишина и прохлада его отрезвили, он осторожно шагнул вперед и разглядел Накки, сидящую на постели в одной короткой сорочке. Она призывно подалась к нему и шепотом промолвила:

- Благослови еще раз, Велхо!

По правде, Илью смутил ритуальный характер этого свидания, но он был рад, что их оставили наедине. В висках еще гудело, он чуть пошатывался и с облегчением сел рядом с ней.

Девушка, впрочем, и не требовала инициативы. Она поднялась, перекинула через него ногу и села ему на бедра — лицом к лицу, заглядывая в самое нутро глазами, мерцающими подобно трясинному огоньку. Илье снова стало не по себе, будто он очутился где-то в эпицентре разгула стихий. Словно в ответ на эти мысли за окном послышалась морось, а затем хлынул дождь — отчаянный, бесконечный, вырывающий из сна и сладкой неги. Илья мог бы поклясться, что он перебудил всех в доме, что дети гостей прятались под боком у родителей и затыкали уши, а взрослые с тревогой смотрели на оконные стекла, звенящие под очередным порывом ветра.

Прежде чем он успел что-то сказать, девушка так рванула на нем рубаху, что несколько пуговиц отлетело с мясом. Илья хотел ее осадить, тут же вспомнил, что одежда все равно казенная, но когда демоница порвала до самого низа его собственную майку, понял, что рано расслабился. Распахнув обрывки, она стала жадно целовать и щекотать языком его грудь, покусывать затвердевшие соски, и одновременно разобралась с поясом штанов — так же бесцеремонно, как и с рубашкой.

Ее напор и зловещее очарование этой ночи сковали Илью, и поначалу он безвольно дался ей в руки. Она стала двигаться все резче и быстрее, вцеплялась в его плечи, и Илья старался стиснуть зубы, но порой стоны вырывались на выдохе, выдавая его странное удовольствие во всей красе. Однако девушка тоже не могла долго сдерживаться и ее лоно становилось все мягче и податливее.

Она притянула Илью к себе за волосы, и он захмелел от ее терпкого яблочного аромата. Сам распустил воротник ее сорочки, куда аккуратнее, чем она обошлась с его гардеробом, сжал обнажившиеся груди, налившиеся сочно-розовой нежностью, припал губами то к одной, то к другой, словно голодный младенец.

Девушка зашипела и дернулась, попыталась отстраниться — видимо, ее собственное напряжение грозило выплеснуться за край. Но она продолжала сжимать бедра, пока совсем не обмякла в его руках, выдохнула и задрожала от удовольствия.

Но Илья не намеревался надолго покидать ее тело, и так и не сбросив штаны до конца, быстро уложил ее на живот. Она едва не вывернулась, но после пары ударов по ягодицам покорилась и даже подалась назад. Разумеется, Илья знал эту женскую любовь к коктейлю из наслаждения и боли, которая дико возбуждала, выпуская наружу потайную первобытную агрессию. Это было неловко, но до одури сладко: мышцы ныли от приятной усталости, а нутро от желанной пустоты и легкости. Ни одной женщине он не позволял так много, как ей, и ни с одной не позволял такого себе, и все же меру стоило помнить.

- Какая же ты теперь мокрая, - вырвалось у него по-русски. - У тебя опасные дни? Черт, я хочу, чтобы ты мне родила! Роди мне второго ребенка, пожалуйста! Может быть, это как-то можно сделать?

Накки ничего не ответила, так как с упоением сосала его пальцы, и Илья стал ожесточенно набирать темп, будто именно это могло помочь. Ему показалось, что вот-вот над головой сомкнется вода и он ударится о дно, выстланное черным илом, а его терпкий запах залепит вымотанные легкие. «Вот сейчас!» - понял он и даже не застонал, а почти зарычал от удовольствия, хотя не сомневался, что их могли подслушивать.

Аккуратно взяв Накки за подбородок, Илья поцеловал ее в губы, слизнул с них знакомый привкус яблочной кислинки. Его все еще потряхивало, но они обнялись как-то совсем по-родственному, с забавной и болезненной нежностью, - он перебирал ее локоны, она утирала капли пота с его лица и плеч и тихо мурчала.

- А что ты насчет второго ребенка говорил? - вдруг спросила Накки. Илья сообразил, что прокололся, забыв, что она понимает русский, но ответил спокойно и без жеманства:

- Накки, это был просто поток сознания, в котором не надо искать никакого глубинного смысла. Ты же понимаешь, что мужчины в таком состоянии думают не головой, и колдуны тут, увы, не исключение.

- Ну а другим женщинам ты это говорил, когда был в таком же состоянии?

- Нет, и что с того? Может, именно от тебя я и захотел бы, но прекрасно отдаю себе отчет, что этого никогда не будет, а за фантомами я не гоняюсь. Вот чего бы мне по-настоящему хотелось, это сделать для тебя что-нибудь.

- Ты уже сделал, вон какую красивую вещь подарил, - улыбнулась водяница и показала браслет, все еще обвивавший ее руку.

- Ну, этого мало, при том, сколько ты для меня старалась, - ласково промолвил Илья, поднялся и налил в стаканы сладкий ягодный настой.

- У меня есть одно желание, но ты не сможешь его исполнить, так что не бери в голову, - ответила Накки бесстрастно, но Илья учуял в ее голосе что-то странное.

Они выпили, поели янтарного винограда, угощая друг друга из рук, и еще немного поболтали. Потом водяница посмотрела в окно и заметила, что дождь затих.

- С тобой хорошо, Илкка, - вдруг сказала Накки. - Прости, что я иногда не сдерживаюсь.

- Да перестань, все нормально, - ответил Илья, слегка растерявшись. - Мне тоже хорошо с тобой, но я не хочу оставлять сына одного до утра. И так-то неловко представить, какой пример я ему подаю.

- Не надо ничего объяснять, иди к своему детенышу. Твою одежду уже принесли сюда.

Илья собрался, посмотрел на нее напоследок и снова увидел в глазах Накки странную грусть, которую прежде не замечал за нечистью. Она улыбнулась и поцеловала его в щеку.

- Хюваа юёта, - шепнула водяница, - иди.

- Киитос, - отозвался Илья. Ему было жаль уходить, он знал, как она любит спать с ним рядом, - даже без секса, просто согревая друг друга, особенно когда он уставал или был слегка нездоров. Но он чувствовал, что должен вернуться к Яну, даже не из соображений безопасности, а по каким-то глубинным, интуитивным позывам.

Пройдя через двор, он достиг гостевого корпуса и в прихожей услышал какой-то шорох, а затем уловил дуновение сонной травы, лесной земляники и чуть-чуть свежей крови. Ему стало тревожно, и осмотревшись, он увидел, что со второго этажа спустился высокий парень с волнистыми каштановыми волосами и ярко-синими глазами. Илья его помнил еще с прежних визитов в гостиницу, он точно был из домовых, а по имени, кажется, Хейкки. Только что он тут делал среди ночи?

Само по себе пребывание духов в корпусе постояльцев было нормальным: в их обязанности входило наблюдать за аурой в любое время. Но Илью что-то насторожило, и запах, и поведение парня, - Хейкки заметил колдуна и застыл на месте, однако взгляд не отвел, словно выжидал чего-то. Лицо у домового было красное, глаза странно блестели.

Не желая тревожить гостей в поздний час, Илья только тихо произнес:

- Живо. Иди. Спать.

- Да, Велхо, - отозвался Хейкки, чуть склонив голову, и бесшумно проскользнул к двери. Илья решил отложить выяснение до утра и быстро поднялся в их с Яном номер. Мальчик спал, сложив руки под щеку, так же крепко и тихо, как в тот день, когда его привезли из роддома, и в ту ночь, когда его мать не вернулась домой. При этом воспоминании Илью больно обожгло изнутри, и чтобы успокоиться, он прилег рядом с ним на широком диване, осторожно погладил растрепанные золотистые вихорки. «Наверное, эта боль останется даже когда он будет выше меня, - подумал Илья. - Но я никогда не пущу ее наружу, не позволю, чтобы он меня жалел. Отец есть отец, и никто не может это менять».