Ойса

- Осока девка крепкая, оклемается, - дедко похлопал Ойсу по руке, - не переживай за нее. Да вот только тревожно мне, вдруг поветрие какое, тебе бы не захворать.

- Да какое поветрие? – удивилась Ойса, - Это ж, поди, она от колючки приболела.

- Какой колючки? – Гуня нахмурился, меж бровей пролегла морщина.

- Мы в лесу венки плели, так Нежа Осоке колючку и подала. Нежа, она ведь в растениях не смыслит.

- Ну, уж волчатник от горицвета отличит, - откликнулся дед. – Спасибо, что сказала, днем понаведую, взгляну на ранку.

- А мне с тобой можно? – Ойса осторожно сжала пальчиками широкую ладонь старика.

- Нет, детонька, не получится, - вздохнул Гуня, - может, то и не поветрие, а поберечься надо. Опять же я давно Шутихе, сестрице своей, обещал отвар привезти, да все оказии не было. Вот и отправлю тебя к ней с гостинцем. Побудешь седмицу-другую, - дедко отвел глаза.

- Седмицу-другую, - эхом повторила Ойса. - Это ж времени-то сколько. Как ты тут без меня справишься?

- А ничего, деточка, помаленьку. Что скучать буду, это верно, но зато и ты погостишь, людей посмотришь, себя покажешь.

- Нужны мне те люди, - Ойса стала мрачнее тучи, - отсылаешь-то, когда?

- Да вот прямо сейчас, - неожиданно хрипло ответил Гуня, - давай-ка, доченька, поторопись, чтобы до полудня в дороге быть.

Ойса молча кивнула, сглотнула ком, вставший поперек горла, и словно зачарованная, начала сборы, стараясь не глядеть на дедко. Да и Гуня от нее взгляд отводил.

Собралась скоро, что ей надобно? Рубах пару, да платок, Гуней подаренный. Ленту свернула, а ну как пригодится, гребень положила да пучок трав пахучих. Вот только нигде не смогла нить алую с бусиной блестящей найти. Уже и под печью глядела, и в подпол заглянула - тщетно.

К одной печали вторая добавилась.

- Не грусти, деточка, найдется твой оберег, - утешал её дедко, - а нет, так я по осени на ярмарку поеду, еще крупнее бусину привезу, еще ярче сверкать станет.

-Спасибо, дедко, - Ойса в светлом платочке, сарафане, босая, поправила кузовок, в котором замотанная в тряпицу лежала склянка с отваром для бабки Шутихи, и, поклонившись, молвила: -Пойду я.

- Давай хоть до околицы провожу, - засуетился было Гуня, но Ойса его остановила.

- Не нужно, дедко, лишнее это. Я же ненадолго, вернусь еще. – И, поймав взгляд Гуни, переспросила дрожащим голосом, - Вернусь же?

Гуня мелко закивал и не сдержался, обнял сиротку.

Ойса спешила прочь от ставшего родным дома, а ссутулившийся знахарь, все стоял да смотрел в след ей, утирая глаза рукавом рубахи.

До соседнего села было полдня, да еще четверть дня пути.

Свернув с накатанного телегами пути, Ойса выбрала не долгий путь до соседей, а короткий через сосновый бор, здесь дорога стала походить на обычную лесную тропу. Солнце едва пробивалось сквозь мохнатые ветви лесных красавиц, и оттого жаркий день кутался в тень, не обжигая путника яркими солнечными лучами.

Леса Ойса не боялась, от зверей диких не пряталась. Идет себе, да идет девчонка русоволосая, по траве, по мхам, по слежавшейся хвое.

Изредка где-то среди деревьев потрескивало, ухало, и Ойса вздрагивала, вспоминая минувшую ночь и страшное виденье, но исчезал звук, а за ним и тревога.

Волк выскочил на тропу внезапно. Бесшумная тень просто появилась из-за лесных исполинов, подпиравших зелеными шапками небо, и замерла аккурат посередине дороги.

- Чур меня, - пробормотала Ойса, а затем сердито взглянула на зверя, не желающего пропадать от древнего защитного слова. – Ну и чего тебе надобно? – обратилась она к волку, словно разговаривала с Нежей или дедко.

Волк повернул лобастую голову, чуть повел ушами и широко открыл пасть, по-собачьи вывалив наружу алый язык.

- Ежели ты меня есть собрался, то уж извини, не получится, - расстроила его Ойса, - а коли просто от дури пугаешь, так лучше бы тебе по добру, по здорову уйти. Давай, - она махнула рукой в сторону чащи, - беги, покуда шкура твоя моей не стала.

Волк слегка затряс головой, и Ойсе показалось, будто серый над ней смеется.

- Ах, ты еще и дразнишься? – воскликнула она, чувствуя, как укрытая внутри магия растекается от самого сердца и тянется ручейками к кончикам пальцев. Ойса даже представила огненный кулак, который опаляет волчью шкуру, и на всю чащобу разносится дикий вой, порожденный болью. Представила и прикрыла глаза стараясь вздохнуть поглубже, прогнать видение.

Волк - есть дитя лесное, к чему его обижать?

- Волк, волчище, серый хвостище, - начала она нараспев, - ступай своей дорогой, а меня не трогай, - договорив, Ойса открыла глаза, ожидая увидеть пустую тропу, но хищник все еще был тут, правда взгляд его изменился, словно он понимал каждое слово, сказанное Ойсой, и теперь думал, что ответить.

- Раз сказать тебе нечего, то беги прочь, – посоветовала Ойса, чувствуя усталость от внутренней борьбы с готовыми вырваться на свет злыми силами. – Беги давай, а нешто так пообщаться хочется, так приходи на вечерки к бабке Шутихе, ждать стану, - усмехнулась Ойса.

Волк чуть склонил голову, словно принимая приглашение, а после одним сильным прыжком исчез в кустах, будто его и не было.

- До чего дожила, - Ойса покачала головой, - Волка в друзья зову, – она тяжело вздохнула и почуяла, как свербит в носу от внезапно накативших слез. – Ну да, - шмыгнула она носом, - людям не нужна, так со зверьем водиться стану, глядишь, и поселюсь в глухой чаще у светлого ручья. Будут ко мне белки, да зайцы прибегать. Станут мне дятлы да сойки дружками, а медведи да волки добрыми гостями. Она смахнула слезинку, одиноко сбежавшую по щеке, и, представив себе уютный домик у чистой речки, улыбнулась. - А ведь здорово бы было, коли так?

С этими мыслями она и пошла дальше, спеша до темноты добраться до бабки Шутихи. Да так замечталась, что и не заметила, как из лесу за ней внимательно наблюдают два желтых глаза, запоминая облик и запах девушки.

До деревни Красная, в которой на околице притулился дом сестры Гуни, Ойса добралась уже затемно. Лямка от кузовка натерла плечо, ноги ныли, непривычные к долгой ходьбе.

С дедко она приезжала сюда несколько раз, но все засветло, теперь же в призрачном сиянии ночного светила, деревушка изменилась. Словно лес, обступавший ее с той стороны, откуда пришла Ойса, укрыл домишки темной шапкой.

Даже привычные запахи людского жилья, хлебный аромат или банный дух, животный смрад, все они не чувствовались, их перебивало хвойное благоухание, разлитое в воздухе, смолянистый привкус которого чувствовался на губах.

Ойса поежилась, огляделась, не видит ли ее кто, и, тронув землю рукой, зашептала:

- А ну, землица, будь проводницей, доведи меня до ворот, где бабка Шутиха живет.

Жаркий воздух, словно кто приоткрыл заслон печной, обдал щиколотки, а затем трава у самых ног Ойсы засветилась, и возникшие искорки поскакали вперед. Ей только и оставалось, что следовать за ними, да поглядывать, как бы о камень не зашибить ногу, или не наступить на острую щепку, скрытую ночной пеленой.

Но вот огневушки добежали до покосившейся калитки и, вспыхнув в последний раз, исчезли.

Ойса подняла было руку, чтобы постучать по изъеденным древоточцами доскам, как калитка резко распахнулась.

Перед Ойсой стояла древняя старуха, скрюченная, опирающаяся на клюку, держащая в руке запалённый факел. Огненные блики прыгали по ее темному морщинистому лицу, по увешанной звериными косточками одежде, по вплетённым в седые космы птичьими черепками и пахучим травам.

Старуха опасливо, по-звериному, глянула по сторонам и, ухватив Ойсу за руку, дернула ее внутрь двора.

За ними, с тяжёлым стуком, захлопнулась калитка...