Сумрачный волкодав и Проклятая фея смерти

Мьюр действительно выбрал назначение в Фокунни потому, что там у него был доставшийся от бабули Фагны домик. Столько светлых и радостных воспоминаний было связано с этим скромным домом! И конечно, с окружавшим его садом, в котором росли яблони, вишни, груши и сливы. Мьюр, вообще-то, больше всего любил абрикосы, но для абрикосов в Фокунни было слишком холодно, и выращивать их можно было только под защитой специального магического купола, поддерживавшего нужную температуру. Некоторые так и делали, но бабуля Фагна подобных ухищрений не признавала, сердито именуя их магическими извращениями. Она вообще была довольно консервативной и воспитывала младшего внука, всегда проводившего у нее лето, в духе традиционных ценностей: мужчина должен быть защитником и опорой, а женщина — хранительницей и утешительницей. И Мьюр старался соответствовать, что было не так уж сложно — физически он всегда был достаточно крепким и без особого труда помогал бабуле в саду и в небольшом огородике за домом, таскал тяжести и ловко обращался с любым инструментом, ремонтируя то покосившийся забор, то сломанную табуретку.

Бабуля так явно им гордилась, что Мьюру даже временами становилось неловко, ведь ничего такого особенного он не делал, только то, что положено настоящему мужчине. Однако бабуля Фагна считала иначе: в её глазах любимый внук был практически идеальным, о чем она не уставала повторять любому, кто был готов слушать. И её любовь, простая и чистая, продолжала поддерживать Мьюра в самые трудные моменты жизни даже тогда, когда любимой бабули не стало.

Например, когда Лиеста заявила, что не в силах больше терпеть его постоянные разъезды и требует развода, чтобы успеть нормально устроить свою жизнь, пока она еще достаточно молода. Чувство вины за порушенный брак настолько сильно придавило Мьюра, что он безропотно согласился на все условия бывшей супруги и не подписал соглашение о разделе имущества, по которому практически всё, включая столичную квартиру и новенький автомобиль, отходило ей, только потому, что его услали в очередную командировку, прежде чем адвокат Лиесты успел подготовить документы. Вернулся Мьюр перед самым Йолем* (*день зимнего солнцестояния), когда адвокат уже укатил куда-то к морю, поэтому подписание соглашения опять отложилось. А потом...

А потом, в симпатичном уютном кафе «Огонек», куда он пригласил Таугу и Бьёрлига, чтобы отметить наступление нового года, дочь категорически отказалась отправляться с ним в пансионат под Анафом, куда они всегда ездили на новогодние праздники всей семьей, чтобы покататься на лыжах, разумеется, если Мьюра не отправляли в очередную командировку. После развода выяснилось, что Лиеста туда больше ездить не собирается, поэтому Мьюр решил, что поддержать эту традицию следует ему. Бьёрлиг согласился с радостью, но вот Тауга ехать не захотела, а упрекнувшему её в нежелании провести время с отцом брату ответила, презрительно оттопырив губу, что Мьюр ей вовсе не отец.

— Что за бред ты несешь? — потрясенно выдохнул Мьюр, обычно не позволявший себе разговаривать с детьми грубо.

— Я говорю правду! — вскинулась Тауга. — Ты не мой отец! Когда мама выходила за тебя замуж, она уже была беременна от другого. И теперь они снова встретились и скоро поженятся. И мой настоящий отец сможет обеспечить мне такую жизнь, которой я достойна!

— Это полная чушь! — категорично заявил Бьёрлиг. — Не забывай, что мы с папой оба оборотни и прекрасно чувствуем такие вещи.

— Действительно, Тауга, — примирительно сказал Мьюр, — что бы там тебе мама ни наговорила, но твой отец всё-таки я.

— А вот и нет! — дочь даже кулаки сжала от злости. — Она провела ритуал привязки, чтобы все, в том числе оборотни, так считали. Их с Гюннлейгом, моим настоящим отцом, тогда разлучили его родители, считавшие, что мама ему не пара, но она всё равно решила сохранить беременность, потому что очень его любила и хотела от него хотя бы ребенка.

— Подожди-подожди, — прервал запальчивую речь Мьюр. — Ты утверждаешь, что твоя мать провела запрещенный ритуал, чтобы выдать тебя за мою дочь?

— Вот именно! — решительно тряхнула головой Тауга.

— Запрещенный ритуал? Наша мама? Как же так? Её теперь что — посадят в тюрьму? — растерянно спросил Бьёрлиг.

— Не посадят, — очень по-взрослому усмехнулась семнадцатилетняя Тауга, — срок давности вышел.

— Да, вышел, — заторможено кивнул шокированный новостями Мьюр. — Но раз вскрылись такие обстоятельства, я, пожалуй, потребую проведения полной биолого-магической экспертизы, чтобы окончательно прояснить этот вопрос.

И подписание соглашения о разделе совместно нажитого имущества снова отложилось — уже до решения вопроса об отцовстве. А когда выяснилось, что Тауга сказала правду — Мьюр действительно не отец ей, Хундграхт категорически заявил, что имущество они будут делить строго поровну, а если Лиеста откажется подписать соглашение на его условиях добровольно, он предъявит иск о возврате средств, потраченных на содержание чужого ребенка. В обычных случаях закон подобного не допускал, даже если мужчина был введен в заблуждение относительно своего отцовства, но вот если женщина при этом прибегала к запрещенным ритуалам, применялось исключение. Спорить Лиеста не стала, только презрительно фыркнула, обозвав бывшего мужа крохобором. Мьюр не обиделся, сделать ему еще больнее она всё равно уже не могла.

Не то чтобы ему так уж была нужна половина денег, вырученных от продажи машины и квартиры, просто Мьюру казалось, что таким образом он словно бы отрезает от себя эту женщину и всё, что с ней связано, оставляя только свое. Например, Бьёрлига, категорически отказавшегося жить с матерью и её новым мужем, несмотря на то, что тот оказался весьма состоятельным и был готов обеспечивать теперь уже свою жену и её детей всем самым-самым лучшим.

Из-за этого Мьюру, изначально планировавшему потратить полученные от раздела общесупружеского имущества деньги на приобретение небольшой квартирки где-нибудь на окраине, даже пришлось переехать к родителям, ведь его командировки никуда не делись, а оставлять четырнадцатилетнего мальчишку, пусть и довольно самостоятельного, надолго одного было нельзя. Но Мьюр ни о чем не жалел — поддержка сына была намного важнее бытовых неудобств. Тем более что его собственные родители заняли довольно странную позицию: они вроде и не оправдывали Лиесту, но в то же время считали, что Мьюр виноват в распаде их брака не меньше бывшей жены.

В Фокунни же Мьюр отправился всё-таки один: до окончания школы Бьёрлигу оставалось меньше полугода, да и поступать потом он собирался на факультет магического программирования в Анафском университете, поэтому переезжать сыну, разумеется, не стоило. Бьёрлиг, с одной стороны, огорчился, а с другой — признал, что взрослые правы, и скрепя сердце остался с бабушкой и дедушкой.

Несмотря на все эти логичные доводы, Мьюр начал скучать по сыну, не успев отъехать от Анафа. Ведь с Бьёрлигом он толком и пообщаться-то перед отъездом не успел: сначала был в санатории, куда его упекли лечить то, что целители МОП деликатно именовали «профессиональной усталостью», потом отправился в очередную командировку, а потом готовился к переезду не столько собирая вещи, сколько в срочном порядке дописывая отчеты и подшивая дела.