Соль и вино

Глава 14.

Кошка бросилась за Алонзо так быстро, будто сорвалась с цепи, и обернулась лишь когда двери внешних стен затворились перед ее носом. В разноцветных глазах горел вопрос: неужели ты позволишь ему уйти?! Как ты можешь стоять и ничего не делать?!

А что я могу сделать?!

Она отвернулась, недовольная немым ответом, и принялась скрести деревянные волокна двери когтистой лапкой. Но они не отворились, и Алозо не вошел сквозь них обратно, как бы нам обеим этого не хотелось.

- Клариче? - Услышала за спиной настороженный голос Контессины прежде, чем встретиться с изумленными глазами. - Позволь поговорить с тобой наедине. В покоях.

Не к добру…

***

Пожалуй, впервые в жизни мне не хотелось беседовать с кормилицей — хотелось уткнуться лицом в шелковые простыни, и излить в них весь свой страх за судьбу отправившегося в море.

- Что ты делаешь? - Резко спросила она, как только дверь за нами закрылась.

- Что я делаю?

- На тебе вчерашнее платье. Ты не ложилась?

- Нет.

- А чем занималась?

- Беседовала с дядей.

- Ага, беседовала, значит… Ночь напролет? Да так беседовала, что крест Антонио ему отдать решилась?

Кожа ощетинилась под хлесткими упреками, и я мигом вспомнила грозный взгляд, которым отбивалась от всякого неугодного мнения.

- Ты на что-то намекаешь, Контессина?

Она несколько раз сморгнула, прежде чем глаза ее закололи меня незнакомой злостью.

- Намекаю? Я не намекаю, Клариче, я говорю прямо: твое поведение неприемлемо! Ваше прощание не было прощанием дальних родственников, сведенных общим делом - то было прощанием влюбленных!

- Что ты такое говоришь?! - «Влюбленные» - это слово впилось в грудь обожженным лезвием. - Как можешь даже мысли подобные допускать?!

- Не хотела допускать, да что же делать, когда у вас на лицах все написано?! Думаешь, не видно со стороны, как он на тебя смотрит? Как глаз его провожает тебя из комнаты в комнату, как он разглядывает тебя, будто пес голодный?! Да и Бог с ним, мужчины лишь одним местом и могут думать, но ты?!

- Что я?!

- Я знаю, тебя, Клариче. - Она пригрозила мне пальцем. - Знаю с момента, как ты появилась на свет, и мне лучше других известно, что ни на одного мессира, ни на одного полуголого рабочего винодельни ты не смотрела так же, как на своего дядю! Беседуешь с ним по ночам — ты, и беседуешь?! Я подозревала, что специально с выбором жениха тянешь, но теперь спрашиваю прямо — намеренно никому не писала, намеренно дожидалась, чтобы еще подле него побыть?!

- Разумеется, нет! - Разумеется, да!

- Побойся Бога, милая, ты ему отдала крест! Крест, Клариче!!!

- Он. Отправляется. На смерть. - Отчеканила я. Губы мои дрогнули, а в глазах застыли слезы — от гнева ли, от горя — не важно, ими было пропитано каждое слово. - Ты забыла, что случилось с Лоренцо пятнадцать лет назад? А он отправляется в плаванье в новый свет, Контессина, на месяц! На чертов месяц!

- Ах! Ты еще и ругаешься!

- Что я могла сделать?! - Слезы потекли по щеками солеными ручейками. - Пожелать доброго пути? Он может умереть, Контессина! Еще один мой родственник может умереть!

Только прокричав все это ей в лицо, я поняла, как сильно устала. Тело мое устало, сердце мое устало, голова — тоже. Я рухнула на край ложа, закрыв лицо руками, сдаваясь горькой боли, что вырывалась из груди громкими всхлипами.

Дело не только в этом. Не только!

Контессина молчала. С минуту не двигалась, и только после этого опустилась рядом, и притянула меня в теплые объятия.

- Девочка моя… Знаешь прекрасно, что ты не виновата в их смерти. Господи, спаси наши души грешные, и за что же тебе судьба такая досталась?.. Ну, полно, полно. Понимаю, зачем крест ему отдала, Клариче, но к словам моим все равно лучше прислушайся. - Ее мягкая ладонь гладила меня по волосам. - Не сближайся с Альтьери. Родство у вас столь дальнее, что даже святой ничего предосудительного не увидит, не то что старый моряк.

- Ты думаешь, он сможет… Тронуть меня? - Постаралась, чтобы этот вопрос прозвучал с опасением, нежели с надеждой.

- Если посмеет совратить тебя, я ему второй глаз выколю. - Горькое послевкусие этих слов липло к коже, когда она поднялась и направилась к дверям.

- Тебе нужно отдохнуть. Я пришлю слуг, чтобы помогли раздеться, и не буду будить до обеда. А затем, прошу тебя. - Кормилица замерла, сжимая ручку в пальцах. - Ответь мессирам, что более всего по нраву тебе пришлись, от писем уже стол ломится.

- Конечно, Контессина. - Утерла следы слез, окунаясь в стыд за свою слабость. - Спасибо.

- Клариче? - Я подняла на нее глаза. - Я всегда на твоей стороне. Не забывай об этом.

С этими словами она покинула покои, а дверь за ней мягко затворилась.

Еще несколько часов я проворочалась в постели, упиваясь ее словами: «… Как глаз его провожает тебя из комнаты в комнату, как он разглядывает тебя, будто пес голодный...».

Возможно ли это?.. Может ли он действительно видеть во мне кого-то кроме племянницы?..

Только затем провалилась в беспокойный сон, сжимая в кулачке душистый мешочек с персиком и табаком.

***

- Господь всемилостивый, сколько же народу! - Изумилась Хулия, набрасывая платок на черные кудри.

Перед белокаменной базиликой ослепительной красоты действительно было столпотворение — разодетые мадонны стайками влетали в распахнутые двери, обсуждая дела насущные, крестясь и смущенно хихикая, и улыбки их сверкали ярче камней на их шеях.

Я позавидовала этой легкости, ибо мои дни были исполнены тяжелой грусти. Ежеминутные переживания о дяде и его делах не оставляли даже во сне — каждую ночь я видела, как море разевает зубастую пасть, чтобы проглотить его корабль, и как блеск лазурного глаза гаснет под тощей вод. Натянутые отношения с Контессиной после ссоры тоже не способствовали душевному покою, а потому я была рада воскресной мессе - возможности выдохнуть, насладиться красотой Санта-Кроче и спокойствием, что дарил сладкий запах ладана.

- Вы поглядите, одни женщины… - Хмыкнула Хулиа, когда мы наконец оказались внутри. Прохлада церковной скамьи приятно холодила лопатки, а тяжелый аромат укрывал пуховым одеялом плечи. - И когда это флорентийки такими набожными стали? - Усмехнулась служанка, устраиваясь подле.

До мадонн мне дела не было, ибо взгляд взмахнул к настенным фрескам — с нескрываемым восхищением я разглядывала сюжеты воскрешения Христа, написанные с изумительным мастерством и изяществом. Скользила глазами от одного священного лика к другому, пока они не подвели меня к алтарю — к лику, которым любовалась каждая мадонна в базилике Санта-Кроче.

К диакону Фелуччи.

Разноцветный нимб витражных бликов очерчивал его силуэт. Всполохи розового, алого и желтого света целовали высокие скулы, смущенно касались приоткрытых губ, заставляли глаза светиться. Облаченный в расшитую серебром далматику, со спадающими на лоб черными кудрями, Фабио сам будто сошел с фресок, и все мое тело напряглось - я в миг вспомнила, как смутила его красота под покровом венецианской ночи.

К счастью, церковный хор запел, смешливые перешептывания мадонн вокруг меня стихли, и сама я обратилась слухом. Месса Преждеосвящённых Даров полилась из уст седовласого священника мелодично и звучно, и я прониклась его словами, ощущая долгожданное умиротворение.

Пока не прозвучало последнее «Аминь». Тогда прихожане стали выстраиваться к алтарю для причастия, а мои глаза тут же испуганно забегали по пустеющим рядам.