Сводные. За гранью ненависти

Рахманову, конечно же, глубоко наплевать на то, что мне крайне неудобно делать привычные для здорового человека вещи. Даже помыть руки становится настоящим квестом.

Благо, ванная комната довольно компактная и все расположено близко, поэтому я практически перемещаюсь, присев на край белоснежной ванной. Эдакий «свайп» пятой точкой то влево, то вправо.

Решаю освежиться в душе, для этого приходится немного исхитриться и подставить пластиковый ящик для белья вместо стула.

Зато какое облегчение чувствую, оказавшись чистой и умытой! Не передать словами!

Оборачиваюсь полотенцем как раз в тот момент, когда в дверь начинают стучать. Негромко, но достаточно для того, чтобы звук можно было услышать.

— Как успехи? — в голосе Рахманова сочится нетерпение.

Когда затягиваю с ответом, дверь ванной комнаты распахивается и он сам лично появляется на пороге.

— Время вышло, — заявляет Марк и прислоняется к дверному косяку. Складывает руки на груди и смотрит на меня выжидающе.

— А если бы я была без одежды?

— Думаешь, я бы мог ослепнуть от увиденного?

— Думаю, что тебя не учили ни манерам, ни элементарному общению с людьми.

— Ключевое слово — с людьми. Не с паразитами, решившими нажиться на чужих деньгах.

— Я тебе уже сказала, что меня не интересуют ваши деньги, — шиплю, не рискуя повышать голос.

Не хотелось бы, чтобы проснулись мама с Леоном. В то же время, оставлять паршивца без ответа тоже не хочется.

— Ага, — демонстративно зевает Марк. — Все вы так говорите до поры до времени.

— Я не все.

— Считаешь себя особенной, хромоножка? — Рахманов подходит ближе и останавливается напротив меня.

Я все еще сижу внутри ванной на ящике для белья. Приходится задрать голову, чтобы посмотреть на Марка. Одной рукой придерживаю полотенце на груди.

— Я не считаю себя той, кто должен отвечать за твои косяки, — говорю, глядя в ярко-синие глаза напротив.

Капли стекают с кончиков волос — они все еще мокрые и тяжелые от воды. Мне быстро становится холодно, но причина этого в том, что Рахманов пытается заморозить меня взглядом. Ледяным, колючим, как февральское утро.

Надо признать, Марк действует на меня, как красная тряпка для быка. Вполоборота завожусь, стоит ему открыть рот и практически не могу себя контролировать.

— Я хочу спать. Вытащи меня из ванной, — добавляю, не желая возвращаться к тому, с чего мы начали. Еще бросит здесь в воспитательных целях, а я очень хочу оказаться в теплой кровати.

— Волшебное слово забыла.

— Придурок? — интересуюсь не без яда в голосе.

Марк цокает языком и вдруг протягивает ко мне руку. Дергаюсь в сторону, но он перехватывает меня чуть выше локтя и заставляет посмотреть на себя.

— Боишься, но при этом дерзишь?

— Я тебя не боюсь. Мне тебя жалко, ведь ты не знаешь, что такое эмпатия или сострадание.

— С чего я тебя должен жалеть? Таких, как ты и твоя мама нужно разоблачать. Ведь под маской невинной овечки, — Марк вдруг поднимает свободную руку и касается пальцами моей щеки, заставляя меня замереть от этой внезапной ласки, — скрывается змея, которая ждет подходящего момента, чтобы наброситься.

— У тебя проблемы с головой, — шепчу я севшим от страха голосом.

Вот теперь я боюсь. Если Рахманов добивался именно этого эффекта, то его можно поздравить.

Ни о каком сне и речи быть не может, ведь позже, когда я лежу в кровати, перед глазами стоит лицо Марка. Его взгляд, полный ненависти и какой-то внутренней боли, которая адресована не мне, но так уж вышло, что я оказалась у него на пути.