Я буду твоим [ангелом]

Аня была вовсе не Гавриловна, а Евгеньевна, но её боязнь как крылом обмело. Неожиданное тепло объяло душу. Она опустилась на колени рядом с ангелом, разглядывая его. 

Бедный, бедный. Красивый, в точности как слетевший с той самой фотографии. Только вместо мундира худая, тонкая рубаха, местами изорванная, и штаны на босу ногу. А лицо — благородное, аристократически бледное и светлое, с пушистыми усиками и бакенбардами, с растрепанными русыми волосами, где у лба запутался снег.

Снег? 

Аня протянула руку и позволила себе ощутить под пальцами мягкость этих шёлковых волос. Вытащила немного пёрышек. Ангел не сводил с неё голубых глаз и как бы переплетался с ней взглядами. 
Какое чудо. Не ощущая в нём ничего злого, Аня по-скорому вытащила из сумки пачку салфеток, чтобы обтереть ему грязь и кровь, но ангел перехватил её кисть своей — тонкой, но сильной и тоже на удивление тёплой. Шепнул:

— Мне не привыкать, Аннушка. Они на меня каждую ночь слетаются.
— Кто? — не понимая, почему, Аня не смела выпустить руку. 
— Бесы. — Ясные и чистые глаза померкли под опустившимися ресницами. — Бесы изводят. 
— За что? Кто ты? — Всё же стоило набраться мужества, чтобы прояснить ситуацию. Он опять вскинулся на неё, на сей раз с тоской.
— Не помнишь меня, милая, что ж. Немудрено. А я о тебе каждый день молюсь. И вот — не чаял увидеться, а увиделся. Вновь. Сашей я был до расстрела. Сашей Романовым.
— Что?!

Саша. Перед глазами Ани маякнул яркой, сумасбродной вспышкой её придуманный бал, а ещё — тот, по ком она сохла со старших классов школы. С тех пор, как начали изучать историю двадцатого века. 
Александр Александрович Романов. Младший сын одного царя и брат другого. Участник Первой Мировой войны, погубивший свой кавалерийский отряд и с позором сдавшийся в плен. Потом — гласила биографическая справка «Википедии» — был обменян новой властью на четверых пленных прусских генералов. О его дальнейшей судьбе, в отличие от печальной участи родных в документах значилось мало. По мемуарам большевиков — он был среди казнённых у бастионов Петропавловской крепости. Да вот тела его так и не нашли, сколько ни пробовали вести раскопки. 
Говорят, Александр Романов так и не отрёкся от престола после царя и среднего брата, де-юре оставшись в истории Александром IV…

А ещё Аня признавала, что наяву, или нет, не наяву, а в удивительном сне, который она сейчас видела — и когда только успела задремать? — Саша оказался куда краше, чем на том последнем фото перед отправкой на передовую. Но всё это принять на веру было сложно.

— Вам… Александр, помощь нужна. Врачей. Профессиональная. — Сердце еле выталкивало слова, так сильно было волнение.

Ещё бы! Аня и на живых парней-то смотреть не могла! «Один Романов в голове» — так стыдила мама, убеждая пойти на свидание с соседом. 

Но как быть с кем-то другим, если любишь… Его! Это же предательство.

— Вы посидите тут, не двигайтесь, а то кровотечение усилится. Я позову…
— Не покидай меня, Аннушка. Сегодня — не покидай. — Саша удержал запястье, не жёстко, но настойчиво. — Я о тебе так мечтал на шпиле, я, — он протолкнул комок в горло, — позволь мне объясниться! Прими исповедь. Ты моя единая любовь, в жизни и в смерти, и в искуплении. Мне иной радости нет — тебя увидел. Позволишь?

Как она могла отказать ангелу? И Аня робко кивнула, не ведая, на что идёт. 

Всполох. Будто сердце отбивает такт в обратном ритме. Сквозь вязкую гать времён. Крутит назад обветшалую киноплёнку. Смена и смена эпох до той, когда всё было ещё мирно и по-старому, транспорт тянули кони и уголь, а в алфавите — на дюжину букв больше. 

Дворец Апраксиных и тайный визит августейшей особы. Смешливые голубые глаза, а щёки рдеют углями от стыда и счастья.

— Я люблю вас, графиня. Я люблю тебя, Аня.

О боже! Боже, боже, боже. Хочется спрыгнуть с тахты и убежать, закрывшись ладонями от этого постыдного счастья взаимности с ним! С ним. С великим князем Александром Александровичем. Но воспитание заставляет сидеть смирно и помогать себе лишь веером. Это всё сестра, Зойка, это она устроила им свидание по просьбе князя.

Сашеньки. Сашенька, если хватит сил поднять глаза, большой и сильный, сидит напротив, теребя перчатки, и смотрит неотрывно, и горит одним взором. Ах, Сашенька! Как же он хорош!

— Что вы, Александр Александрович. Полноте. Вы меня смущаете. Это же мезальянс.
— К чёрту происхождение! К чёрту монархию!
— Не смейте! — От его слов жуть берёт. — Вас царь накажет! 
— Мы с Ники неразлучны! Он привык сызмала исполнять все мои капризы. Я буду просить благословения на наш брак. Аннушка, всё сложится наилучшим образом. Верьте мне.
— Как верить этому, Александр Александрович! Вы до греха меня доведёте!

Хочется, хочется, хочется его всего, так сумасбродно хочется, что разум мутится. Что с этим делать — страшно представить. Но без него и жизни нет.

Великий князь касается кожи на тыльной стороне голой ладони, и оттого морозец пробегает к плечу. 

— Анна Гавриловна, никогда. Я буду вашим ангелом.

Всполох. Огонь. Ещё огонь. Огонь далеко от Петрограда. Война заставляет бросить куклы и нянчиться с солдатами. Как мать и сестра, по примеру царской семьи Аня облачается в белое. И идёт пачкаться в чужой крови. 

Саша едет на фронт. Завтра. Аня крадёт у судьбы скупые минуты наедине и исступленно целует ему руки.

— Любимый. Святейший. Почему — тебя? Ведь ты можешь не…
— Не могу. — И у себя, и у неё Александр Романов вырывает по куску из сердец и подвешивает на цепях долга. — Нужно быть примером для армии.
— Но почему в Польшу, за что — в самый котёл? 
— Я там нужнее, чем во дворце. И вдруг так станется, что верой и правдой я заслужу у Ники милость быть с тобой, пока смерть не разлучит нас?
— Смерть и так близка!..

Аня плачет, хоть это не к лицу графине Апраксиной. Графиня Плаксина какая-то! Но когда война забирает Сашу, на другое мочи не остаётся. Николай Александрович не позволил им повенчаться. Что неудивительно. Дети царей женятся лишь меж собою. Но Саша сколь красив и порядочен, столь и упрям. Аня уже это поняла. Отказ двум монаршим домам Европы, ради кого? Ради неравной ему глупышки.

А теперь вот — война и мятежные настроения. Она поднимает глаза и смотрит на него. Саша, безмерно близкий и ныне столь же далёкий, протягивает, вставляет в раскрытые руки редкой работы шкатулку. Серебром плетённые листья и яблоки, а в навершии сердце. Тонкие, точёные кисти с проступающими жилками щёлкают механизмом, и шкатулка начинает играть «Гори, гори, моя звезда». Слёзы катятся звездопадом, а душа молет об одном: «Не покидай, не покидай, не покидай». Точно бы чует, что видится с ним в последний раз.

— Я писать тебе буду. Как можно часто. Анна Гавриловна, утешься. 

Аня падает на грудь мундира, золочёные пуговицы холодят щёки. Сашины руки обнимают голову.

— А если ты погибнешь, Саша?
— Вернусь к тебе ангелом, светик мой. И стану заслонять крылами от всякого зла.
— Не хочу ангелом. Не погибай, — молет Аня, отсчитывая жестокие минуты до разлуки. 

Саши скоро не станет в Петербурге. Долг мужчин — война. Женщин — тревоги. 

Его письма редкие и жаркие, пропахшие пороховым дымом сквозь бумагу и тьмы скорбных вёрст. Каждое, как бриллиант, Аня кладёт в шкатулку. 

«Здесь, под грохотом артиллерии, пока мои драгуны нежатся передышкой, пишу тебе, Аннушка, и минуты близости для меня милее жизни — отними от неё час, но дай миг на строчки тебе — и отпрыск царский станет счастливее пса»…

«Милая, милая, драгоценная возлюбленная! Как бы тяжко ни было, помню я о своём обещании хранить тебя от всякого зла, и вот я в доспехе, пробить который не вольны ни штык, ни пуля — ведь не годится мне, князю, допустить, чтобы моя княгиня лила обо мне слёзки»…

«От боя к бою мы тесним врага. Мои братцы хороши, но и я не уступаю им — будет чем гордиться перед тобой по возвращении»…

И однажды — тишина. Полгода — ни весточки, разве что из Зимнего доходят слухи, что Александр, дескать, погубил свой отряд, безрассудно атаковав превосходящий по силам прусский, и сдался в плен. Война есть война. У неё на каждого своя отпевная. Аня разучивается улыбаться. Поверить в то, что Саша мог поступиться храбростью и жизнями солдат — гадко. 

Недовольство Верховным командованием растёт. В стране вспыхивает революция. С содроганием Аня узнает от ликующей Юсуповой, что царь отрёкся от престола. 

— Теперь войне конец! — кричит Лиза, ещё так недавно строившая глазки великим князьям. — Долой самодержавие!

За царём отрекается его средний брат, а о Саше по-прежнему нет вестей. Война словно перекатывается на петроградские улицы. Тут и там доносятся лозунги о смене власти, брань в адрес знати и царской семьи. Слышать это больно, но как бы ни вышло, Аня знает, что никогда не уедет отсюда в эмиграцию. 

Как в таком случае её отыщет Саша? Шкатулка становится намоленной святыней, а любовь — единственной ниточкой связи с дорогим Сашей. Раньше Аня не умела видеть сердцем, а теперь приходится. И сердце шепчет: жив. Жив. Жив.

В один из хмурых дней — Аня не помнила, куда она шла тогда — перед ней предстаёт чужак в шляпе и вручает письмо. Аня чуть ли не чувств лишается, когда видит Сашин почерк. Его нелегко узнать — всегда чёткий и твёрдый в этом послании он будто запинается. Буквы разъезжаются кривыми каракулями, но слова разобрать можно.

«Любимая Анна Гавриловна! Прости меня, что тревожу твой покой. Пишу тебе, возможно, в последний раз. Но оправдаться мне больше ни перед кем не случится — те, кто меня содержат, не дадут, а пред Богом я чист. Прошу тебя не сомневаться в том, что я тебя люблю, и так же ясно в том, что всё, ставшееся со мной, произошло без моей на то воли. Я был ранен при атаке, в коей соседние отряды не поддержали нас, а дезертировали, и моих драгунов перебили в то время, как я не мог ничем на то повлиять. Пальцы плохо слушаются, доктора у прусаков те ещё профаны, а содержание в плену недостойно человека. Можешь себе представить, чтобы родственник прусского короля был заперт в холодную клеть, подобно крысе? Но ты удивишься второй раз, когда я скажу тебе, родная моя, что нынче я в России. Что меня силой вернули сюда, куда я сам стремился душой и телом. Что здешние условия едва лучше прусских решёток. Они хотят, чтобы я подписал отречение, тычат в меня бумагами денно и нощно после пыток. Но мою подпись теперь не так легко узнать и легче подделать, поскольку я никогда не пошевелю моей искалеченной рукой, чтобы совершить эту мерзость по примеру братьев. Я останусь верным престолу Российской империи, что бы они со мной не сотворили. И я останусь верным тебе, милая Анна Гавриловна. Боготворю твои серые, искренние глаза, как небеса, которые я ныне вижу редко. Вспоминаю прикосновения к твоим светлым волосикам — для меня то было сродни скачке по овсяному полю, когда свесишься с седла, обласкаешь колосья — и вот она, Родина. Эти мысли помогают мне стоять перед судьбой и палачами. Меня не выпустят живым, но над моей могилою будет светить одна твоя звезда. Я же навеки твой преданный ангел

Александр IV, Царь и Самодержец Всероссийский».

…Аня Апраксина пришла в себя, колотясь от горя. Саша молчал и смотрел, судя по всему, её видение длилось не дольше нескольких минут. Слёзы давили на горло, не давая слова сказать, а когда она, наконец, справилась с собой, то смогла пролепетать только:

— Тебя убили? Расстреляли?
— Да. Здесь, неподалёку, — признался Саша. — Опять я стал причиной твоих слёз, а ведь клялся…
— Как это было, Саш? — Аня укрепилась духом. 
— Тебе правда стоит это знать?
— Я уже знаю слишком много.