Поцелуй на Аничковом мосту

"Анька с Анькиного моста" вновь прогремело в моей голове, как только я ступила на столь знакомый Аничков мост. Какое странное чувство: столько лет уже прошло, а я все до сих пор слышу эти оскорбительные крики детей, которые меня дразнили. Где они сейчас? Это никому не известно, но одно я точно знаю: сегодня дочь прачки с малюсенькой искоркой магии впервые выйдет на сцену Мариинского театра, и не просто выйдет, а станцует там как прима в волшебной постановке всем известного Петра Дюапе. Но это будет только вечером, а сейчас мне надо было передать любимой мамочке билет, затем зайти в Вагановское училище, где я хотела от всей души поблагодарить своих преподавателей, а заодно немного размяться с самыми молоденькими ученицами. Старая добрая традиция, столь приятная и для бывших выпускниц, и для малышек, которые только-только делают свои первые шаги на сложном пути балета. Я с любовью посмотрела на знакомые с самого детства статуи мужчин, которые крепко держали за поводья лошадей. Когда-то в детстве я не понимала, сомневалась в том, что вообще возможно вот так удержать лошадь, ведь они такие большие! Но сейчас я сама словно и не шла вовсе, а летела, понимая, что смогла не только удержать, но и повернуть свою безжалостную лошадь судьбы. Недалеко от дворца Белосельских-Белозерских, в узкой подворотне за углом Невского проспекта, в небольшом подвальчике была прачечная той, что подарила мне жизнь.

— Доченька! Какая ты у меня красавица, — матушка тут же бросила свою работу и кинулась ко мне, окинув одобряющим взглядом. — Прямо настоящая принцесса заморская! Что за стать, что за осанка! Любому графу голову вскружишь! Да только вольностей им не позволяй!

Кровь тут же прилила к лицу от смущения.

— Матушка, я принесла вам билеты на сегодня, чтобы вы смогли посмотреть, как я танцую! — я твердо решила сменить тему и перейти сразу к делу.

— Золотко мое, посмотри, сколько мне еще работы принесли, я не могу тебе ничего обещать, — мать махнула рукой на кучу рубашек, которая лежала в углу, а я закусила губу.

— Матушка, для меня это очень важно, — тихо произнесла я.

— Иди, Матрена Ивановна, идите, мы сами управимся, а дочью надо гордиться и кормить получше, а то вон какая тощая! Ветер посильнее, и ее сдует! — из-за угла вышел наш верный домовенок Васенька.

— Доченька, да у меня и платья-то нет, чтобы по театрам ходить, — развела руками мать, а я упрямо покачала головой.

— Маменька, приходите пораньше, я попрошу, и мы найдем вам платье, — твердо сказала я, хотя никакой уверенности в том, что костюмер пойдет мне на встречу, у меня не было.

— Хорошо, родненькая, если для тебя это так важно, то я обязательно приду, — помолчав, заверила меня матушка, а Васенька тут же поспешно подтвердил, что он проследит, чтобы матушка вовремя вышла из дому.

Я быстро попрощалась и тут же, как птичка, выпорхнула от матери и бросилась обратно через мост. Навстречу мне тут же бросился холодный зимний ветер Санкт-Петербурга. Со всей свойственной ему злостью серости он отчаянно попытался впиться в лицо, но мы были давними знакомыми, а потому его потуги не возымели должного результата, и он отправился мучить собой явно слишком легко одетых иностранцев, которые пронеслись мимо на санях. Всего несколько минут быстрой ходьбы, от которой раскраснелись щеки, и я оказалась перед главным входом в Вагановское училище. На секунду я замерла от восхищения, рассматривая желтое здание с белоснежными колоннами, сейчас, в серости дня, катящегося к закату, оно смотрелось особенно красиво. Столько лет прошло, а я до сих пор не могу не восхищаться его строгой красотой. Выдохнув дымок на морозном воздухе, я ринулась внутрь, урок начинался совсем скоро, а опаздывать мне не хотелось.

— Анютушка! — ко мне почти с самого входа кинулась богатушка, верная спутница домового, которая подрабатывала тут поломойкой. А чего бы и нет, если все равно всегда с ведрами ходит?

— Марья Ивановна! Как ваши дела? Как здоровье у Петра Павловича? — я никогда не позволяла себе быть грубой с нечистью. Так уж матушка воспитала, что любой труд и любую тварь божью ценить и уважать надо.

— Ох, дитятко мое золотое, хорошо у нас все! Вон девочки новенькие пришли, все как обычно, кто поласковее, а кто не очень! Ты, давая, поторопись, чтобы не опоздать!

Я нахмурилась, я знала, что во многих семьях, особенно, кто побогаче, к домовым и богатушкам относились плохо.

— А давайте, вы меня проводите, я так всяко успею! — попросила я Марью Ивановну, так я смогу заметить, как девочки отреагируют на богатушку, а там, авось, удастся ей немного помочь.

— Ох, деточка, пойду, но только если ты мне расскажешь, как твои дела!

Я улыбнулась и принялась рассказывать. А почему бы и нет? Мне стыдиться нечего, наоборот, есть повод похвалиться.

— Молодчина, ты, Анечка! Любо-дорого смотреть, и умница, и красавица, и характер чистый мед! Ох, достанется кому-то такое счастье! Лишь бы заслуженно было!

Я нахмурилась, вот и мать сегодня про женихов говорила. Материнское сердце, оно такое, заведомо чует, а уж богатушки тем более.

— Чуешь ты что-то, Марья Ивановна? — спросила я строго.

— Есть такое! Да ты не волнуйся, девонька, хорошо все будет! Слава добрая за тобой шлейфом тянется, она и убережет тебя и от глаза дурного, и от прочей беды, да и мы, хоть и нечисть, но подмогнем, одну не оставим! Мы всегда доброту человечью помним, — закончила богатушка, когда мы уже подходили к дверям в класс. Многое мне еще хотелось спросить и узнать, вот только времени не было, поэтому я только от всего сердца поблагодарила Богатушку и, распахнув дверь, вошла. Преподавательница тут же замолкла, а на меня тут же уставилось не меньше десятка пар маленьких восторженных глаз.

— Анна Букина, новая прима Мариинского театра, решила позаниматься сегодня с вами, девочки, перед своим первым выступлением. Что сегодня танцуешь, Анечка? — голос моей любимой преподавательницы, Марфы Алексеевны, на мгновение дрогнул, а зрачок ее стал вертикальным. Мне вспомнилось, как лет десять назад мы все усиленно гадали, нагией ли Марфа Алексеевна или же частично оборотень. Правды мне так и не удалось узнать. Она держала свою магию и ипостась в ежовых рукавицах. Видимо, привыкла. Маги и оборотни редко идут в балет, кланы и семьи против, да и ипостась надо постоянно сдерживать. Жизнь балерины — тяжкое бремя, вечная погоня за совершенством. А зачем так над собой изгаляться, если многое можно получить просто так? Просто по праву рождения?

— Сегодня новая постановка Петра Дуапе, она называется «Щелкунчик», и это что-то просто волшебное, — заметила я с жаром. И даже ничуть не преувеличила, так оно и было.

— Восхитительно, — всплеснула руками Марфа Алексеевна, а затем тут же вернула их в позицию. — И так, девочки, не будем меня срамить! Покажите сейчас приме свои умения и усилия, и, возможно, даже она для вас станцует!

Я только посмеиваясь одевала на ноги пуанты и мягкие, связанные Васенькой, гетры. Я до сих пор помнила себя в тот момент, когда подобный урок произошел со мной. Он навсегда изменил мою жизнь. Я дала себе обещание, что встану на пуанты и вот точно так же легким ветром смогу летать над полом. Так что я точно знала, что сегодня раз и навсегда изменится чья-то жизнь. И пускай не всем суждено стать примой. Большинство всю жизнь проведут в кордебалете, а то и до него не дорастут. По крайней мере, точно не до Мариинского театра, в Москве или в провинции еще можно было попытать счастья. Но все равно в балет идут не для того, чтобы сделать карьеру, а по зову души, которая тонким неуловимым, как аромат сирени в белую ночь, несется над мостами Санкт-Петербурга и требует, требует лететь и кружиться вслед за ней.