Невольник белой ведьмы

Авила ещё никогда не чувствовала себя настолько усталой и измотанной, словно после долгой болезни, а потому даже не стала сопротивляться, когда под мерное покачивание повозки веки потяжелели, и глаза закрылись сами собой. 
Ей никогда не снилось ничего толкового. Ни прошлого, ни будущего, ни чего-то символического, что можно было бы трактовать себе на пользу. Мать лишь руками разводила – не дано, с этим ничего не поделаешь. И тем страннее было то, что происходило с ней теперь.
Началось всë с невнятных блужданий по дворцовому парку в поисках Аванти, которая зачем-то забрала у неë любимый гребень для волос. Ряды цветущих кустов изгибались, превращаясь в лабиринт…
Земля разверзлась под ногами. Авила стала проваливаться куда-то во мрак, в отчаянии размахивала руками, но движения выходили медленными и неловкими, как в толще воды, и невозможно было дотянуться, зацепиться…
Удар боком о твëрдую ровную поверхность оглушил еë. Сознание поплыло.
Несколько мгновений Авила не могла сообразить, что это за место, в котором она очнулась. Тесно, душно, голова раскалывалась от боли, пространство странно плыло перед глазами, и не складывалось в общую картину. В щели между досками, то и дело кривящимися, как будто в судорогах, сочился свет, но его не хватало, чтобы рассеять темноту. Мир сна был серым и невнятным. Взгляд метался, выхватывая из полумрака скудные детали обстановки: то фрагмент печати, вырезанной на дощатом полу, то цепи, приделанные к перекладинам, то тряпьë, сваленное в кучу… Но стоило потерять из виду деталь, она тут же исчезала, растворялась, меняла вид. Печать сменяла начертание, цепи то истончались, то становились толще, тряпьë ползло по полу, как живое… Тяжëлая от боли голова не поднималась, щëку царапала грубо отëсанная доска настила.
Только руки, лежащие прямо перед лицом, она видела чëтко, даже слишком. Не свои, это уж точно. Ладони крупные, мужские. На израненных запястьях красовались браслеты с уже знакомым узором печатей, только здесь железо было тяжëлым и толстым, и от него в темноту тянулись цепи.
– Кто знал о том, что ты прячешься в лесу? – произнëс глухой зловещий голос.
Человек в плаще с опущенным капюшоном сидел над ней, нависал чëрной громадой.
Кто-то жалобно всхлипнул.
– Умоляю… не трогайте меня!..
Страх был, но словно где-то далеко. Усилием воли Авила сместилась, поднялась выше.
Сон, это опять такой же отвратительный сон, что приходил к ней в покоях леди Белории…
– Не надо… Не надо!..
– Замолчи, – приказал церковник.
Голос прозвучал негромко, но хлëстко, словно удар плети. Парень резко вдохнул, и наступила тишина, в которой было особенно ясно слышно его хриплое дыхание.
Фигура в плаще росла и расширялась, заполняя собой всë тесное пространство. Казалось, еще чуть-чуть, и она навалится, раздавит…
Авила дышала с трудом, было душно, муторно, больно. В виски словно ввинчивались куски раскалëнного железа.
– Так дело не пойдëт. Время заканчивается. Никиас, помоги закрепить его.
То, что казалось лишь тенью в углу, зашевелилось, обретая человеческие очертания. Пол качнулся под его весом, тесное дощатое пространство содрогнулось.
“Это повозка”, – догадалась Авила.
Она слышала, как скрипят оси.
Поборов внутреннее сопротивление, она посмотрела вниз, на лежащего парня, которого сейчас распинали на деревянном настиле, натягивая цепи, прикованные к рукам и ногам.
Стало видно лицо – опухшее от побоев, оно плыло и растекалось, окончательно теряя форму. В сером мире сна проступали яркие пятна – рыжие волосы, разметавшиеся по доскам пола, алые пятна крови…
В памяти всплыли слова Гримвальда.
“Он был помладше тебя…”
Авила ощутила, как жалость острой спицей пронзает сердце. И как загорается внутри слабый огонек белого света, словно отозвавшийся на еë чувства.
Инквизитор в капюшоне отодвинул доску настила, под ней оказался тайник со спрятанной шкатулкой. Подняв крышку, он достал оттуда тускло блеснувший флакон и связку свечей, которую тут же передал помощнику. Тот принялся расставлять их на полу, там, где сходились узоры вырезанной на настиле печати. 
Парень вздрогнул, стараясь сжаться.
Отвратительная сцена расплылась, фигуры почти лишились очертаний, стали тëмными пятнами. Лишь дыхание парня, тяжелое, со всхлипами, ещë казалось реальным в этом зыбком мире сновидения.
– Кто знал о том, что ты прячешься в лесу?
– Никто… не знал… пожалуйста… не надо…
– Кто приносил тебе еду?
– Никто… умоляю…
Огромная чëрная фигура надвинулась. Раздался крик. Нутро фургона потемнело, Авила зависла во мраке, и, как ни напрягала взгляд, ничего не могла разглядеть. Хотя вряд ли она хотела бы видеть это.
Нечеловеческий страх сдавил грудь.
Она ощутила чужое присутствие. Нечто притаилось в темноте, там был кто-то кроме призраков мерзкого церковника и давно мëртвого парня. Куда более материальный, как будто почти живой.
Свет внутри болезненно пульсировал, но не мог разогнать чернильную темноту вокруг.
– Кто это был? – прогремел будто со всех сторон голос инквизитора. – Говори, кто это был!
Сжавшись, Авила ждала очередного крика, и глухая тишина давила на уши. Мир сна стал проясняться. Тусклый свет обрисовал очертания дощатых стенок фургона, лëг на причудливые узоры печатей, вырезанных на настиле. И вновь из небытия вернулись две фигуры. Парень дрожал и всхлипывал. Сидящий над ним инквизитор макал пальцы во флакон и выводил на груди пленника какие-то знаки.
Послышался тяжëлый вздох. 
– Твоë время на исходе. Я хочу помочь, да не могу. Если не заговоришь – умрëшь. Кто ходил к тебе в лес? Это была девушка?
Ответа не последовало.
– Два десятка девиц в услужении, все, как на подбор. Здешний милорд явно охоч до юных деревенских простушек. И любая могла видеть у него такой простой с виду, но такой интересный по сути перстень…
“Ну, допустим, не любая!” – усмехнулся чей-то голосок.
Авила встрепенулась.
Точно ведь, девица! Та, что была в крестьянском платье, и пряталась в тенях. Тварь, которая явно получала удовольствие от этого омерзительного действа.
Она вгляделась в фигуру инквизитора, стараясь различить за ней что-то чужеродное. А тот продолжал:
– Вы стали любовниками, не так ли? Да, наверняка она подпустила тебя к телу, так привязка крепче…
Послышался довольный смешок, звонкий, девичий.
Парень не слушал, он дëргался в цепях. – Ты молчишь, чтобы еë защитить. А она тебя предала и обрекла на смерть.
– Это неправда! – выкрикнул парень и тут же прикусил язык.
Инквизитор покачал головой. Склонился, мазнул испачканными пальцами по лбу пленника, оставляя две тëмные черты.
В сумраке зажглась рыжая искра. Еще одна… Еще. Печати вокруг пленника тлели, наливались алым светом. Первый маленький огонек пополз по доскам, зажигая жуткий узор. Вспыхнул следующий, и следующий. Огоньки сливались в голодное алое пламя.
– Отец! – вскрикнул второй инквизитор, отшатнувшись к стенке.
– Никиас, очнись!
– Отец, это пагуба! – скулил тот.
– Пошëл прочь!
На несколько мгновений вспыхнул дневной свет – отворилась дверца, в которую нырнула тень инквизитора Никиаса, и растаяла без следа.
Второй, в капюшоне, склонился над пленником. 
– Прости, парень, но твоë время вышло, – сказал он, и голос его был на удивление спокоен. – Я буду молиться за твою душу.
Он вскинул руки, и свечи, выстроенные кругом, вспыхнули ослепительным огнëм. Парень отчаянно закричал.
Авила в ужасе смотрела, как огонь разгорается на его теле. Начерченные инквизитором знаки занимались пламенем…
Её трясло, Авила металась, но ничего не могла сделать с тем, что видела. Очертания тесного фургона лишь ломались, смазывались от ее усилий.
Дыма не было, только священный огонь. Он пополз по коже парня, и тот быстро превратился в живой, орущий от боли факел, над которым простирал руки жуткий человек со скрытым под капюшоном лицом. Он читал молитву, громко, нараспев, но нельзя было разобрать ни слова. Огонь ярко сиял на железной пряжке с выгравированной на ней буквой “Б” в старинном начертании…
За треском пламени послышался звонкий смех. 
Авила увидела, как тень за спиной инквизитора обретает уже знакомую форму, и без раздумий ринулась вперëд. Свет в груди вспыхнул почти ослепительно, и жуткая сцена расправы замерла.
Размахнувшись, Авила полоснула светом по зловещей тени в чëрных инквизиторских одеждах, и та развеялась. Осталась лишь скорчившаяся хрупкая фигурка, жадно тянущая руки к распростëртому телу парня.
– Ах, ты!.. – взвизгнула она. – Опять ты!
Вскинула голову, злобно ощерилась.
– Он мой! Мой, ты, дрянь! – девичье личико исказилось, поплыло, обращаясь маской звериного гнева: – Моя добыча! Пошла вон! – завизжала тварь нечеловеческим голосом.
Она была ужасна именно тем, как быстро и разительно менялось обычное, живое и миловидное лицо, как бугрилась кожа, загорались глаза, и раззевалась омерзительная пасть, полная кривых чëрных зубов. 
Мерзкая тварь вцепилась в парня, тонкая рука с длинными тëмными когтями погрузилась прямо в его грудь, и мир вокруг содрогнулся от боли. 
Авила буквально ощутила, как нечто чëрное сжало еë сердце, и разум заволокло глухой, безысходной тоской и отчаянием, которые словно вытягивали из неë жизнь.
Белый свет вспыхнул, развеивая наваждение. Погасли страшные печати, стëрлись очертания инквизиторского фургона, бездыханное тело парня провалилось в свет, как в водную гладь, и растаяло там без следа.
Девица взвизгнула и попыталась нырнуть следом, но белое колыхающееся сияние лишь хлестнуло жуткую тварь, отбросило, и та сжалась в комок, заскулила.
– Он мне поклялся! Он обещал быть со мной всегда! Ты не можешь нам мешать, дрянь!
Авила с отвращением глядела на это странное и нелепое существо, оно бесилось и брызгало чëрной слюной, и тужилось выглядеть злой и опасной… но выглядела почему-то забавно и жалко.
– Ты кто такая, девка?
Та ухмыльнулась.
– Не скажу!
Что ж, это логично. Чтобы изгнать мерзость, нужно знать еë имя. Никакая тварь не представится по своей воле.
– Что тебе от меня нужно?
И снова весëлый оскал.
– Какое самомнение! Не нужна ты мне, дрянь! Пошла прочь!
Авила ощутила толчок, но он не смог ее даже пошатнуть, не то, что с места сдвинуть.
– Что тебе нужно? – спросила она, чувствуя, что начинает терять терпение. – Чего ты ко мне привязалась?
– Это ты привязалась! – взвизгнула девка. – Убирайся! Мой он, мой и только мой!
– Тот рыжий парень?
– Мой!..
Усталость навалилась на плечи тяжким грузом. Этот разговор не имел смысла.
– Он умер, – сказала Авила. – Очень давно.
Раздался скрипучий смех. Лицо твари лишилось человеческих черт, кожа слезла, обнажая чëрное мясо. Если сама девица и была когда-то живой, в посмертии Мать не пощадила еë.
– Пока больно, жив! – заявило это существо. – Моя добыча! Он мне поклялся! Пошла вон, упырица! Дрянь! Падаль!
Авила сосредоточилась, призвала внутренний свет… 
Девица взвыла. Еë тощая фигурка сжалась, скукожилась, превратившись в ком гадостных лохмотьев, оттолкнулась и взлетела. Чëрный шар едва не ударил Авилу, она успела отпрянуть, когда опомнилась, твари и след простыл… Она была одна среди покачивающихся волн белого сияния. А потом свет вспыхнул, и не осталось ничего.