Комиссар

Глава 28

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Июль 1919 года

Усталость отступила. Саша чувствовала себя сильной, спокойной, собранной. Она знала, что ей следует делать. Тот, кого она спасла год назад, сделался вдохновителем реакции. Тот, кого спасет теперь, должен стать защитником революции.

Очень осторожно Саша начала устанавливать связь. Ее дыхание и пульс постепенно замедлялись. Конечно, она может умереть сама вместо того чтоб вытащить к жизни Федора. Но это не страшно — она погибнет, пытаясь сделать то, что должна.

Спешить было некуда. Все когда-либо существовавшее время сейчас принадлежало ей.

Саша прикрыла глаза и мысленно протянула нить от себя к Князеву. Тогда, год назад, она не понимала, что делает. Теперь знала: нить свяжет их намертво — и навсегда.

Сам Князев этого бы не хотел. “Щербатов будто ставленный”, — сказал он, объясняя, почему ему не по нраву Новый порядок. Но его желания, как и ее, не имели значения. Наши жизни не принадлежат нам.

Теперь служение революции станет проще для него. Он перестанет пить, волочиться за юбками, перечить своему комиссару.

Она спасет командира, хочет он того или нет — так же, как Щербатов пытался спасти ее саму. Вот только Щербатов не смог, а она сможет. В этом она несоизмеримо сильнее. Она теперь во многом будет сильнее.

Ее враги, чтоб победить большевиков, взяли на вооружение методы большевиков. Что ж, значит, она позаимствует методы своих врагов. На войне как на войне.

Ее собирались пытать до беспамятства, чтоб завладеть ее силой, да? А ведь все, что она на деле умела — парочка салонных фокусов. Но вдруг она не знает о себе чего-то важного? Вдруг они правы и у нее действительно есть сила, способная влиять на ход истории? Значит, пришло время эту силу обрести и пустить в ход, ни на что не оглядываясь.

Ее дыхание и пульс стали уже почти такими же медленными, как у Князева. Еще немного — она отыщет его там, куда он уходит, остановит, вернет к жизни.

“Никогда не применяй гипноз на своих”, учил Бокий. Простите, Глеб Иванович, но время правил прошло. Настало время решительных, ничем не ограничиваемых действий.

Связь стала прочной, надежной. Надо только дать командиру знать, чем она теперь привяжет его к миру живых. Борьба за революцию… за общее дело народа… за свободу.

За свободу?

Но разве можно лишить человека свободы, чтоб он сражался за свободу?

“Мы воюем за будущее, в котором все станут свободны. Только это и важно. Свобода”.

Это она сказала сегодня Ваньке.

Саша лгала, когда для революции так нужно было — врагам, друзьям, самой себе. Командиру она до сих пор всегда говорила правду — и потому дожила до дня, когда сможет обмануть его по-крупному.

А Ванька — то самое будущее, ради которого все и делается.

Если ты лжешь будущему, за которое сражаешься — сражаешься ты за него на самом деле или подменяешь его другим?

Но от жизни Князева зависит смысл и цель ее жизни — будущее их полка. Будущее революции, быть может.

На все ли можно идти ради революции?

Или революция, ради которой идут на все, перестает быть той революцией, ради которой стоило идти на все?

Она не сможет смотреть в глаза Ваньке, не сможет.

Осторожно Саша отпустила нить, протянутую между ней и командиром. Дыхание и пульс постепенно возвращались к обычному ритму. Только у нее. Князев остался там, где и был.

Она все еще держала его правую руку в своих.

— И все-таки ты возвращайся ко мне, Федя, — сказала она вслух, без всякого гипноза, зная, что он не слышит ее. — Силой я не стану тебя тащить с того света. Но ты все же возвращайся, пожалуйста. Ты так нужен мне, Федя. Так нужен нам всем. А коли уж не можешь вернуться — ступай с миром.

Изнеможение навалилось в один миг, будто снежная лавина, и прямо на грязном полу возле его кровати она заснула.

***

— Не имею намерения вас задеть, Щербатов, однако должна вам сообщить, что я не впечатлена. Не то чтоб я так уж многого от вас ожидала... Но то, что вы практикуете — это не о власти. Это о примитивном насилии.

— Не могу с вами согласиться, Саша. Вы, марксисты, полагаете человека функцией от производственных отношений и гордитесь своим якобы реалистичным взглядом на вещи. Но вы не принимаете во внимание более глубокий уровень человеческого существования.

— Неужто бессмертную душу?

— Животное.

Пока они шли через поле, Саша собирала букет: анис, девясил, багульник. Поднесла цветы к лицу, глубоко вдохнула запах каждого по отдельности и всех вместе.

Здесь, во сне, она в общих чертах помнила, кем были они с Щербатовым и что произошло между ними. Но отсюда это представлялось не более значимым, чем прочитанная некогда книга. Интересно, однако, было разобраться в природе того, что развело их, таких близких здесь, по разные стороны пропасти.

— Человек на то и человек, чтоб побеждать в себе бегущее от огня животное, — сказала Саша. — Ставить идею выше собственной жизни.

— Даже если отдельные люди в некоторые моменты на это и способны, строить планы на допущении, будто бы такое поведение станет универсальным правилом — чудовищная ошибка. Которая могла бы сделаться непоправимой, если б вы победили в этой войне. Потому что люди остались бы животными, и в результате революционных потрясений к власти прорвались бы самые жестокие из них.

— Щербатов, не опускайтесь до спекуляций, — сказала Саша, срывая цветок кровохлебки для середины букета. — Раз уж вы не можете привести достойных примеров из практики, давайте обратимся к теории. Не кажется ли вам, что представление, будто власть основана на одном лишь принуждении, чересчур примитивно?

— Вы недооцениваете потенциал принуждения. Принуждение отнюдь не всегда предполагает непосредственное насилие. Уже у низших животных есть механизмы демонстрации силы, позволяющие выстраивать иерархию. Иерархическая структура группы обеспечивает ей высокую эффективность. При этом ущерб отдельным особям сводится к минимуму. Люди способны довести эту систему до совершенства, охватив ею все аспекты социальной, экономической и культурной жизни.

Саша рассеянно заправила за ухо прядь и только теперь заметила, что ее волосы распущены. В обычной жизни вне спальни или бани это было, конечно же, недопустимо. Как случилось, что она, хотя бы и в своем воображении, вышла на прогулку в таком виде?

Конечно же, поняла Саша, такой Щербатов ее видит. Но почему она такая, какой он ее видит? Это ведь ее сон.

— Вы упускаете нечто важное, — сказала Саша. — Власть — это больше, чем возможность причинять либо не причинять боль. Власть может осуществляться как создание и поддержание такого пространства дискуссии, в котором одни темы обсуждаются постоянно, а другие — никогда, будто их нет. Вам ведь превосходно известно, что на войне всегда есть и герои, и подлецы, и невинные жертвы; на любой стороне, в любых обстоятельствах. Фокус здесь в том, чтоб показать героев и жертв с одной стороны, а с другой — только подлецов. Страдания одних людей становятся символом и взывают к отмщению, а другие люди и их страдания делаются невидимыми и таким образом не признаются существующими.

— Ваш месмеризм способен и на это?

Саша пожала плечами.

— Не думаю, что бедняга Месмер предвидел такое применение его салонных фокусов… Но принципы здесь те же. Ты должен быть глубоко убежден в своем праве внушать другим определенную позицию.

— До чего же досадно, что вы не со мной, Саша, — сказал Щербатов. — Как бы вы теперь пригодились мне… Прежде я полагал, что вижу вас во снах оттого, что сентиментально к вам привязан, но, по существу, беседую с самим собой. Вернее, с созданной моим воображением персонификацией революции. Однако вы в Рязани обмолвились, что тоже видите сны, связанные со мной. Это ведь больше, чем какая-нибудь чувствительная романтическая чепуха, не правда ли? Напрасно я не расспросил вас подробнее, у меня же были тогда все средства к тому. Впрочем, ясно и так. Это действительно вы, и, следовательно, вы живы. Что ж, виновные будут найдены и понесут ответственность. А вас снова станут разыскивать. Не доводить начатое до завершения не в моих правилах.