…закинуть надо контрабандой пару контейнеров тепла

Сердец, пятьдесят грамм нежности на сдачу,

К моей улыбке вам в придачу

И ярких красок расписать такую серую и нудную

Зиму…

«Мумий Тролль»

Дикий визг не давал покоя. Я сонно пошарила рукой по постели и смахнула разбудившую вещицу на пол. Та замолчала. Я расслабленно вздохнула и забралась с головой под одеяло. Вещь, помедлив, разразилась очередной возмущённой трелью. Я спрятала голову под подушку. Подсознание услужливо заметило, что первый пропущенный визг – это будильник, и его игнорировать можно, а вот второй – звонок друга, который пропускать нельзя. И я по инерции сползла за телефоном на пол.

– Да? – сонно, недоуменно.

– Вась, привет! – улыбчивая бодрость Валика сразу начала раздражать. – Ты где есть?

– Дома, – я зевнула. – На полу сижу. А что?

– В полдевятого утра? В наш дежурный вторник?

Ой.

– Я встала!..

– А должна уже бежать!

Вскочить на ноги, умыться, одеться, заплести «дракончиком» косу, покормить Баюна и, схватив сумку, пулей вылететь из квартиры – дело десяти минут. Привычный утренний мороз, пощипывая то за щеки, то за нос, бодрил лучше контрастного душа.

Совсем забыла, что сегодня наша с Валиком очередь нести утреннюю вахту... Дурацкий порядок, заведенный шефом. Обычно я приходила на работу то в десять, то в одиннадцать утра, но один день в неделю в добровольно-принудительном порядке являлась в девять. Для того чтобы остальные члены редколлегии могли прийти кто в десять, кто – в одиннадцать. Дежурство шеф оправдывал важными звонками в редакцию – от клиентов, бабушек-дедушек, которым поутру не спится из-за протекающей крыши, и ты ды.

Я спешила на работу, поскальзываясь на обледенелом тротуаре. Из всех встреченных прохожих – только ненормальный парень в цветных кедах и с рыжей псиной. А остальные – или по домам, или, несчастные, на работе. Так, сколько до каникул-то осталось или хотя бы до пятницы?.. Да, понедельник, как известно, день тяжёлый: разум отказывается принимать окончание выходных и требует отдыха. Вторник – ещё тяжелее: разум уже принимает окончание выходных, но отдыха все равно требует. В среду немного легче: сдается в печать номер, и работы столько, что до капризов разума нет никакого дела. А четверг и пятница проходят тяжелее всего: разум, воспитанный средой, готов к труду и обороне, но выпуск сдан, и работы никакой нет. Но – скорее бы уже пятница...

Валик поджидал меня на крыльце бизнес-центра.

– Вчера Игорь ключи на пульт сдавал, – сообщил он, докуривая. – Наверняка нас ждёт сюрприз.

Я проснулась окончательно:

– Думаешь, опять начудит? – и, быстро взобравшись по скользким ступенькам, юркнула в тепло подъезда.

– Уверен, – друг закрыл дверь и ухмыльнулся, вызывая лифт.

Фотограф был натурой творческой, незаурядной и эксцентричной. И чрезвычайно любившей розыгрыши. После прошлого его дежурства мы, придя с утра на работу, обнаружили, что он перепутал нам компьютеры. У меня стоял компьютер шефа, у шефа – Валика, а у верстальщика – директорский.

– Если он опять намудрит с техникой, у Гриши лопнет терпение, – заметила я, заходя в кабину лифта.

– Думаю, у Игорька хватит мозгов и новую хохму придумать, и выкрутиться, – возразил Валик.

– Например, подставив нас с тобой, – двери лифта открылись, и я вышла в коридор, включив свет.

И недоуменно уставилась на стену, где висел огромный баннер: на траурно-черном фоне пламенело витиеватое «Оставь надежду, всяк сюда входящий!» Валик смешливо фыркнул и толкнул меня локтем. К столу вахтера известный шутник пришпилил следующий баннер: внушительные челюсти, снабженные надписью «Осторожно! Злая собака!» Дядя Коля – добрейшей души человек, кстати...

Мысли о работе улетучились в известном направлении. Мы, не сговариваясь, ринулись в обход. Коридор нашей конторы изгибался буквой «п»: в одном крыле работали мы с журналистами, во втором – пиарщики, рекламщики и иже с ними плюс бухгалтерия, а в центральном коридоре располагались кабинеты директора, замдиректора и секретаря плюс конференц-зал. Естественно, мы начали с конца – с рекламного крыла.

Рекламщиков в редакции, мягко говоря, не любили, а у Игорька к ним были старые счеты. И красноречивой надписи на их кабинете не удивились. «А-а-а! Демоны!» – гласил яркий плакат на первом кабинете, а на втором следующий дополнял: «Сгинь, пропади, нечистая сила!». Пиарщиков фотограф тоже не уважал. На кабинете специалистов по связям с общественностью висела чудная надпись – «За связь без брака!».

– Однако он их любит, – хмыкнул Валик.

– Да не больше, чем всех остальных!

На кабинете бухгалтера красовалось «Здесь царь Кощей над златом чахнет...» и под надписью – почему-то утиная мордочка злющего дядюшки Скруджа Макдака. Мы весело переглянулись. Бухгалтерша – та ещё скряга. Всей редакции, даже Валику, полагались бесплатные карточки для пополнения баланса сотовых, кроме почему-то меня. Я жаловалась и Грише, и директору, но осталась непонятой. Софья Николаевна наотрез отказывала мне в халяве. И так ей и надо.

На вахте зазвонил телефон, но мы не обратили на него внимания. И, пока он заливался недовольной трелью, мы хихикали у дверей директорского кабинета. Собственно, там было три кабинета в одном – проходной секретарский («А где бабуля? Я за неё!»), слева – замдиректорский («Я – Ужас, летящий на крыльях ночи!»), а справа – директорский («Царь, очень приятно, царь!»).

– Теперь его точно уволят, – напророчил Валик.

– Или нас, если не снимем, – поддакнула я.

– Не, на нас и не подумают, – отмахнулся он. – Это Игорек известный массовик-затейник, а мы так... мимо проходили.

– А ведь он и над нами постебался... – сообразила я запоздало.

– Да ладно, это же шутка.

 Правда, своё мнение Валик изменил быстро – как только мы зашли в родной кабинет и заметили плакат, пришпиленный к дизайнерскому компьютеру: «Мы великие таланты, но понятны и просты, короли и музыканты, акробаты и шуты!». Друга аж перекосило.

– Да ладно, это же шутка, – передразнила я. – А он в точку попал, заметь. Ты ж у нас – человек-оркестр, пять профессий в одном флаконе и на одну зарплату.

Валик глянул исподлобья и первым подоспел к моему столу, загородив спиной обзор. И весело хмыкнул.

– Дай посмотреть! – я встала на цыпочки, заглядывая через плечо. – Мой же диагноз!

А он из вредности ссутулился над монитором, зараза такая. Я фыркнула и сняла шубу. Однако жарко... На монитор своего компа Игорек прилепил плакат с собственной же довольной физиономией и надписью «Доброе утро, страна!»

– Смотри, Вальк, а себя-то он не обидел!

– Где? – друг обернулся, отодвинулся, и я наконец рассмотрела своё рабочее место.

Теперь перекосило уже меня:

– Ах, гаденыш!..

– Говорят, мы бяки-буки, как выносит нас земля... – пропел Валик, копируя голос разбойницы из «Бременских музыкантов». – А что, ты вылитая атаманша, Вась. Тебе бы ещё в черный перекраситься и... Ой!.. – и потёр затылок. – За что?

– Все ему рассказал за перекурами, да? – прищурилась я.

У каждого есть своё неприятное детское воспоминание, и мое было связно со школьной постановкой «Бременских музыкантов», где я играла атаманшу. Вернее, я попыталась её сыграть, но не вовремя испугалась. И, жалобно проблеяв первую строчку вышеупомянутой песни, с позором сбежала за кулисы, едва не сорвав постановку. С тех пор – со времен пятого класса – много воды утекло, но и на эту песню, и на мультик я по-прежнему реагировала неадекватно. И Валик об этом знал – в той постановке он играл Трубадура.