Дочь Слепой Луны

Ян-Гур равнодушно разглядывал на обнаженное женское тело, лежащее широкой кровати под тяжелым пологом. На темной парче оно казалось белый пятном, столь нелепым, сколь и безобразным. И без того бледная кожа приобрела мраморной цвет. Настолько белый, что даже желтые отблески факелов казались неживыми и устрашающими. Левая сторона лица и тела уродовали шрамы. Они сеткой стягивали кожу, превратившиеся со временем в багровые рубцы. Его взгляд скользнул ниже. Под опаленной кожей бугрились мышцы. Должно быть ей тяжело давался каждый шаг. Ян-Гур видел уже подобное. И люди, которым не повезло так же, как этой девице, едва могли стоять на ногах. Не говоря о том, чтобы ходить.

Взгляд поднялся выше. Бока впали. Сквозь кожу с синими прожилками просвечивались ребра и острые кости таза. Руки с тонкими запястьями лежали вдоль тела. Аккуратные длинные пальца с небольшими ладонями. Он осторожно провел подушечкой пальца по ладони и чуть нахмурился. Они показались ему на удивление мягкими и нежными, будто никогда не знали тяжелой работы. Но девица явно была не аннического рода. Только женщины благородных кровей могли себе позволить не работать. И им не обрезают волосы.  

Бледные пальцы аль-марави едва коснулись их и тут же отпрянули. Некогда червонные волосы теперь потемнели, превратившись в каштановые. Он задумчиво хмыкнул: интересно, что такого сотворила эта девица, что ее постигла такая позорная участь?  

Смерть уже положила свою печать на нее. Черты лица приобрели холодное достоинство. Под закрытыми глазами залегли тяжелые тени. Щеки впали, губы сомкнулись в равнодушном спокойствии.

Ян-Гур устало прикрыл глаза и провел рукой по ее лицу. Посмертное дыхание вонзилось в его ладонь тысячей иголочек. Нет, она не была одной из ма-ар, Детей Перевернутой Луны. Но ее душа, отправленная в Межмирье, взывала к нему, прося отправить навсегда в Морановы чертоги, где она наконец-то могла обрести покой вечного сна Морана-Ма.

Тот, кому аль-марави был обязан жизнью своего народа, просил вернуть ее. Ян-Гур согласился.  Но теперь он сомневался. Возможно впервые за долгое время.

И пусть она вызывала у него те же чувства, что и прошлогодний дождь, но ма-ар понимал: ей нечего делать среди других. Жить обезображенной калекой – все равно, что провисеть всю жизнь на дыбе. Ничего, кроме мучений, ей не суждено. Ян-Гур с удивлением почувствовал нечто похожее на жалость. Люди всегда жестоки к тем, кто отличался от них. Тот, кто просил вернуть ее из Межмирья, похоже, очень ненавидел несчастную.

Впрочем, это уже не его, Ян-Гура, головная боль. Он был в долгу, а долги следует отдавать. Таков непреложный закон. Того, кто от него отступает, всегда ждет расплата.

Аль-марави еще окинул девушку беглым взгляд, прикрыл глаза и коснулся холодными пальцами ее мертвенно-бледного лба.

Тьма мгновенно обволокла его. Она пульсировала, ненавидела пришельца и пыталась поглотить его. Но Ян-Гур меланхолично брел сквозь нее, не обращая внимание. Межмирье всегда ненавидело всех. Те, кто угодил в него, были обречены на вечные скитания в его мраке. Без проводника из него невозможно было выбраться.

Впрочем, ма-арам Межмирье не страшно. Они и были теми самыми проводниками, что отводили несчастные заблудшие души в Морановы чертоги. Мрак сгущался все сильнее, забирался под кожу. Он отдавался в ушах стуком испуганного сердца. «Девица рядом,» - подумал Ян-Гур. Он остановился, раскинул руки и стал заваливаться на спину, позволяя тьме заполнить все его существо. Он делал так много раз. Пусть много лет назад, но сейчас ма-ар чувствовал неподдельную радость.

Стук усиливался. Постепенно его голову заполняли чужие воспоминания. Ян-Гур ухватился за них. Надо было только найти ее.

Воспоминания вдруг резко распахнулись перед ним, будто дружелюбный хозяин раскрыл ворота, приглашая войти долгожданного гостя. В нос ударил затхлый запах темницы. Вонь прелой соломы и нечистот встала комом. Было темно. Лишь пламя коптящих факелов отбрасывало уродливые тени на грязные сырые стены, по которым черными пятнами расползалась плесень и грибок.

Ма-ар нахмурился, увидев ее. Загнанная и обреченная, она затравленно смотрела на возвышающийся над ней силуэт. В голубых глазах металась боль и тоска. Ян-Гур тяжело вздохнул. Он не любил проживать последние воспоминания затерявшихся в Межмирье. В них редко встречалась радость. А вот боль, потерянность и тоска были частыми спутниками. Но другого способа найти выход из него не было. Он осторожно положил руки на плечи девушки и слился с ней, превратившись в нее.       

- …Это правда, Володарь, - ее голос звучал тихо, надломлено. Бесполезная борьба. Он давно решил все за нее. Кто прав и кто виноват. Опустошенность лишала последних сил, но она пыталась донести свою правду. - Подумай сам, разве стала бы я помогать? Не легче было бы в суматохе просто отравить тебя? Или в тот момент, когда ты пришел ко мне в лес?..

- Ты слишком хитра, Мара. И безрассудна. Ты заигралась. Но у всего есть конец, - он навис над ней, и эта близость давила сильнее, чем несправедливые обвинения.

Отчаянье придало новых сил, забив остатки гордости в дальние уголки разума. Она вцепилась в его руку, словно утопающий в соломинку. Слезы застилали глаза.

- Володарь, прошу тебя! Выслушай! Клянусь тебе, это не я! Ты казнишь невиновного!

- Что это? – его голос был наполнен презрением. - Гордая лесная кошка на коленях умоляет о пощаде?

- Ты совершаешь ошибку, - почти шепотом повторила она.

Он сбросил ее руку так, точно коснулся чего-то мерзкого. Направился к выходу, и сердце ее радостно забилось: неужели он услышал ее?

Но вспышка радости погасла. Под ее ноги с тихим звоном упал темный флакон. Страх ледяными клещами сжал горло, заставив ее отпрянуть в угол.

- Пей.

- Нет, - голос ее не слушался.

- Пей! Или я волью его в твою лживую глотку!

Она рванулась вперед к едва заметному просвету, жалея, что не может снова обернуться в кошку. Только бы добраться! Но удушающие объятия сжали хрупкое измученное тело, выбивая остатки воздуха. Рот набила горячая горькая, как полынь, жидкость. Она пыталась выплюнуть ее, он зажал рот. Яд стекал по гортани, растекался огнем по всем членам. Внутренности точно вскипели. Мышцы сжались, противясь приближению смерти. А потом резко опустилась тьма. И только где-то на границе затухающего сознания мелькали золотистые, наполненные ненавистью глаза.