Рябина и можжевельник

Отта наблюдала, как в темноте комнаты кружат лепестки наподобие крупных снежных хлопьев, и боялась шелохнуться.

Всё это сон? Она никак не могла понять. И не знала, какому ответу обрадовалась бы больше. В последнее время видения её были тревожны…

В прошлый раз она даже не запомнила, что именно сказала и почему. Обычно Отта видит что-то во сне и рассказывает об этом сразу же, как проснётся, иначе всё исчезало из памяти и даже из чувств. И если успевала она поведать кому-то увиденное, оставались лишь слова. Их записывали и пересказывали ей самой, чтобы она запомнила, чтобы знала.

В тот раз же она уверена была, что ей ничего не снилось про… Как его зовут? Анхеля. Так почему слова сорвались с губ её, словно страшное, мрачное пророчество? Пусть ей пересказали всё после, осталось у неё лишь это чувство. Она позабыла всё сразу же, как перешагнула порог.

Но запомнила его лицо. У Анхеля был такой взгляд… Ей уже не забыть его. Никогда не забыть. За пеленой боли и испуга, что мерцал в его прозрачно-голубых глазах, Отта явственно разглядела нечто похожее на… ненависть.

Так странно. Она не сталкивалась никогда даже со злом по отношению к себе. И уж точно не могла подумать, что кто-то будет смотреть на неё /так/.

Мысли затянули её в странный, мерцающий неясными образами водоворот настолько сильно, что белые лепестки, которые извивающимися змеями облетели комнату и выпорхнули в окно, стали казаться ей менее реальными, чем нечто, подсмотренное ею за гранью…

Она видела фигуру человека, шагающего в темноту. И пыталась докричаться до него, схватить за руку, но голос таял во тьме, а тело не слушалось её.

Однако он резко обернулся, пронзая её колким взглядом…

А может, лепестков и правда не было в комнате?

Отта, когда всё прекратилось, тяжело дыша, села на край кровати и зажгла на тумбе высокую свечу.

***

Анхель обернулся так, словно что-то вспугнуло его.

Он стоял посреди дороги под ночным тёмным небом. Впервые, должно быть, за всю свою жизнь… Сердце набатом билось в груди, на глаза наворачивались злые слёзы, плечо оттягивала сумка с вещами.

Ему становилось дурно от мысли, что можно переночевать в хлеву. Будто ему предложили побитым псом пролежать под окнами дома, что предал его и изгнал.

О нет! Он лучше уйдёт прямо сейчас. И плевать, что Анхель не человек света, как Отта, которая босиком, невредимой добралась до них с самого центра! Плевать на опасность, на закон, запрещающий бродить по городу ночью, на само Зло плевать!

Так он думал, пока нечто не заставило его обернуться.

Сузив глаза, Анхель всматривался в листву деревьев, что с двух сторон обступали дорогу. Они казались сейчас нависшими над ним сгустками тьмы. Дышащими сгустками тьмы, которые перешёптывались между собой и тянули, пытались тянуть к Анхелю узловатые, хлёсткие лапы-ветви.

Но то лишь игры разума. Разумеется…

Анхель перевёл дыхание и только собрался сделать шаг, отвернувшись от них, как врезался в белую пелену.

Туман отступил его со всех сторон в мгновение ока. Ноги так и просились бежать, сердце разрывало виски, но Анхель упрямо застыл на месте, до желваков стиснув зубы.

Туман. Всего лишь туман.

И вообще не известно, быть может Зло выдумали люди. Кто знает, почему и куда пропал сын правителя!

Анхель как можно более тихо начал идти вверх по дороге, прочь от жутких деревьев. Будто крадясь, прячась от кого-то.

Но, смешно — и он действительно ухмылялся — ночь здесь, возможно, самое безопасное время! Никого на улице, даже собак.

Краем взгляда он заметил что-то в стороне, но оборачиваться на этот раз не спешил. Чувствуя себя, как во сне, Анхель протянул перед собой руку, в ладонь которой вскоре опустился белый лепесток. А затем, будто снег среди лета, темноту заполнила белая рябь.

Будто снег…

Анхель вспомнил подругу. Глупая Ассая. Мало того, что так рискует из-за своего обмана, так ещё отныне не видать ей зимы.

Не то, чтобы в зиме здесь можно было найти что-то хорошее, и все же, насколько Анхель не хотел бы относиться к солнечным людям, перспектива носить повязку на глазах всякий раз, когда выходишь зимой на улицу или проходишь мимо окон, его пугала.

Отта и вовсе, должно быть, с детства не видела снега… Даже до посвящения, до обряда, который недавно прошла и Ассая, её берегли от зимы.

Ничто не должно бросить тень на сердце солнечного человека, ни тьма, ни холод не должны поселиться в их глазах, запятнав их души.

Так считали жители Тёмного. И всеми силами хранили свет среди прочей, замёрзшей, обычной и испуганной толпы.

Но если раньше звучать это могло красиво, то теперь Анхелю казалось, что отмеченные солнцем здесь ни что иное, как обычные сосуды со свечёй, что ставят у кровати тем, кто боится спать в темноте.

Бесполезные сосуды. Ведь, что с ними, что без, в комнате либо есть кто-то страшный, либо нет его.

Анхель ещё немного полюбовался странным явлением, стряхнул лепестки со своих спутанных волос и ускорил шаг.

Он остановился на площади меж двумя вратами. Одни вели на второй круг города, куда с Третьего впускают нехотя, если впускают вообще, а вот выгоняют обратно с лёгкостью. Что уж говорить о Первом, где просто так уж точно не задержишься! И другие врата, что вели прочь. Возможно, прямиком ко Злу.

Даже отсюда Анхель слышал шум… Леса.

Он тяжело вздохнул, немеющими от страха пальцами удобнее перехватил ремешок сумки. И выбор, огрызаться на людей, защищая право своё жить где и как захочет, или обосноваться в Лесу, потеснив Зло, коли оно не поглотит его, Анхель предоставил потёртой монете. Он вынул её из кармана и загадал, что на второй круг пойдёт, если выпадет решка. И монетка была подброшена вверх, поймана в ладони, а затем брошена на землю.

Анхель яростно втаптывал её в грязь. И когда побежал к ведущим ко Злу вратам, монетку, решкой упавшей на ладони и так же на дороге, почти не было видно. Лишь поблёскивал, отражая лунный тусклый свет, её край из-под грязи да воды.

Начался дождь. 

Началась буря.

Продираясь сквозь плотную завесу дождя, Анхель с трудом добрался к тяжёлым, высоким вратам. Содрав в кровь пальцы, сбросил с врат завес и, сумев приоткрыть их едва-едва, протиснулся в образовавшийся проём и бросился к лесу.

Он не будет…

Слёзы мешались с бегущими по лицу крупными каплями дождя.

Он не будет побитой собакой…

Одежда, что и без того была ему велика, облепила тело, стала длинной и растянутой, и сползла на одно плечо.

Он не будет побитой собакой, бездомной, бешеной, которую прогоняют люди.

Анхель уйдёт сам. Гордо — как ему казалось — бесстрашно.

«Безродный» — шумела позади него листва.

Дороги не было видно, кругом давящая темнота, такая густая, будто Анхель брёл с закрытыми глазами.

«Безродный» — пела разбивающаяся о крыши домов вода.

Из-за дождя каждый шаг давался с трудом, ноги вязли в лужах, цеплялись за коряги и скользили по спутанной траве.

«Анхель» — в последний раз выдохнул шёпотом вихрь из лепестков-снега.

И только тогда парнишка остановился у стены леса, подпирающего небеса макушками сосен.

Близилось утро. И лес, который до того сливался со всем вокруг и лишь выделялся шумом, который мог поспорить с пением самой бури, теперь выглядел темнее, чем всё вокруг. Темнее, чем была недавно непроглядная ночь. Темнее, чем мысли Анхеля…

— Боже, — шёпот его утонул в шуме стихии, — боже, что же я делаю?

А сделать бы шаг вперёд или назад, да эмоции оказались настолько сильны, что Анхель без чувств рухнул наземь.

Он не знал, но именно здесь его некогда нашла приёмная мать…

Не знал он так же, что некто наблюдал за ним, скрываясь за трухлявым, поросшим лишайником пнём, что лежал неподалеку корнями наружу.

***

— Ты будешь хорошей женой, — отец надевал на шею Ассаи бусы из малахита (подарок жениха). — Будешь ведь?

Она сдерживала слёзы, Ассая всё ещё не смирилась с потерей друга, а тут и свадьба раньше оговорённого срока.