Королевская канарейка

«Возвращение дамы — дело личного предпочтения»
«Фокусы и иллюзии», Уилл Голдстон

      — Я хочу, чтобы принц был немедленно отпущен на свободу, живой и здоровый, настолько, насколько он здоров сейчас. За его жизнь я отдам всё, что угодно.
      Ганконер смотрел на меня в упор, но молчал, и глаза его были тусклыми и мёртвыми. Внезапно вскинул руку в сторону двух орков у жаровни — и тех размело в чёрную пыль.
      — Они слишком много увидели, — Ганконер засмеялся, и это было, как шелест змеиных чешуек друг о друга в ночной темноте.
      — Згарх, друг мой, как считаешь, не много ли увидел ты? И не много ли сделал? — улыбочка стала располагающей, но голос остался таким же шелестящим и издевательским.
      После секундной заминки Згарх ответил, и голос его был голосом существа, уже считающего себя мёртвым:
      — Я служил вам, повелитель.
      Ганконер задумался, опустил глаза, поигрывая длинным тонким ножом между пальцами. Подумав, тяжело обронил:
      — Да, убивать пса за то, что он служит, глупо. Пошёл вон!

      Потом посмотрел на меня, и в глазах у него была только пустота:
      — То, что ты предлагаешь, я мог взять и так, — и с презрением добавил, — ты трясёшься над ним, как курица над цыплёнком, а он не смог ни отстоять тебя у отца, ни защитить от меня! Я зарежу его, как собирался. Никакие сведения мне от него не нужны, да и не скажет он ничего. Аристократ всё-таки. Но я с удовольствием заставлю его страдать, мечтал об этом. Тебе нечем заплатить за жизнь этого huerindo, богиня. Уходи, если не хочешь услышать его вопли. Я сейчас позову охрану, они выведут тебя.
      Всё пропало. Скалы далеко внизу, под галереей, вдруг показались мне желанными. Бесцветным голосом объяснив Ганконеру, что такое протестное самоубийство и что я умру раньше, чем он начнёт резать пленника, повернулась к выходу. Очень хотелось быстрее добраться до галереи и броситься вниз, и чтобы всё это кончилось.
      Ганконер схватил за запястье, и я тут же попыталась выхватить нож из другой его руки, с вожделением представляя, как легко этим сияющим лезвием вскрыть себе артерию на шее, но только порезала пальцы. Ганконер отбросил нож и прошипел:
      — Я не дам тебе умереть! Запру и прикажу стеречь!
      С улыбочкой хладнокровно объяснила, что это не поможет: откушу себе язык и захлебнусь кровью.

      Ганконер, так же резко отпустив меня, отстранился. Спросил холодно, с непонятной издёвкой:
      — Вот даже как?
      Спокойно подтвердила:
      — Вот даже как.
      Он пошатнулся и обмяк весь, как будто от сильного удара. Постоял молча. Вздохнул, собрался и вяло шевельнул кистью, равнодушно обронив:
      — Хорошо, ты выиграла. Я отпущу твоего mereth en draugrim…*
      — Не навредив ему больше, чем уже случилось.
      Ганконер презрительно промолчал.

***

      Дальше события развивались быстро. Вызванная стража подхватила Леголаса и поволокла наружу. Я с беспокойством смотрела: он двигался с трудом и казался оглушённым. Хотела попросить вынуть кляп у него изо рта, но не стала: кто знает, что он скажет Темнейшему и не разозлит ли его, а сейчас всё идёт нереально хорошо. Если Ганконер, конечно, не издевается и не собрался как-нибудь с изысканностью угробить соперника у меня на глазах.
      На площади Ганконер посмотрел в серые дождливые небеса, кисло выругался и что-то прошипел. Дождь пошёл реже, небо начало понемногу светлеть. Владыка стоял под утихающим дождём и ждал, о чём-то думая и не обращая на меня никакого внимания. Тревожно косилась то на него, то на Леголаса. Опутывавшие принца чёрные, жирно поблёскивающие лианы были живыми: они всё время двигались и сокращались. Да, наверное, такие связывают лучше, чем обычные верёвки. Просто так не освободишься.
      Ганконер поднял голову. Клекочущие звуки, сопровождавшиеся очень неприятной вибрацией, почти сразу вызвали такой же отклик с неба. Земля затряслась, когда здоровенная чёрная тварь приземлилась на площадь и зарычала, и от дыхания её скукожились и почернели листья на дереве, растущем у стены.

      Орки небрежно закинули пленника на горбатую драконью спину, ничем не привязывая, но я видела, как чёрные путы сами пустили усики и закрепились на чешуе.
      Темнейший протянул руку, и драконья голова на длинной шее, бугристая, как чёрный ананас, приблизилась к нему. Я совсем близко увидела щели грязно-алых зрачков, и тут же почувствовала, как Ганконер подхватывает меня и вскакивает на загривок дракона. Тот дёрнул головой и выпрямился. Для меня это было головокружительным падением и полётом в никуда с полной потерей ориентации в пространстве. Очнулась только оказавшись сидящей боком в углублении между шеей и тушей дракона, ощущая, как жёстко и неудобно придерживает меня владыка. Тут же начало трясти: дракон взлетал, и я постаралась собраться, чтобы не стошнило. От быстрого подъёма закладывало уши и перед глазами всё мелькало. Стараясь укрыться от ветра с дождём, уткнулась лицом в грудь Ганконеру и обняла его. Он хмыкнул, вздохнул — и хватка его стала нежнее.

      Тучи рассасывались, но было холодно, и за пару часов полёта я здорово окоченела. Дракон наконец начал снижаться: внизу, в горной расселине, виднелась крепость из чёрного камня. Огромные ворота выходили в узкое ущелье, и в его конце стояла грозовая завеса. Столбы бесшумного сине-белого пламени извергались с небес на землю.
      Дракон приземлился на толстенную крепостную стену. К месту приземления уже бежали орки.

      Две странные лошади ждали нас: чёрные, почти целиком в кожаной броне, дико косящие кровавыми глазами. Они всхрапывали, и тёмная пена пополам со слизью летели с их губ. Дюжина орков уже сидела в сёдлах варгов, Леголаса тоже закинули в седло одной из лошадей, и лианы тут же оплели сбрую, привязывая обездвиженного пленника.
      Ганконер задержался рядом с Леголасом, раздумчиво бормоча себе под нос:
      — Пришёл ты, конечно, через тьму зазеркалья… всё-таки смог, смог Глоренлин хоть ниточку, да протянуть через зеркало… такую тоненькую, что осталась незамеченной… а ты рисковый парень, Лаэголас… и везучий. Но ведь не собирался ты обратно богиню через этот ужас тянуть? Да и тропинка была для одного, а ты должен был вернуться вместе с ней? Не верил же ты, что сможешь протащить её обычным путём, не настолько дурак… хоть и дурак, конечно. Когда я уходил, Глоренлин был ещё недостаточно силён, чтобы протыкать пространство, но ведь сейчас у него был стимул, да? Я, знаешь, как-то не сообразил сразу… хотел просто тебя убить и прикопать, она бы и не узнала… а ведь какая-то паскуда сообщила, да…

      Я переглотнула, подумав, что ждёт Халаннар, а может, и не только её. Ганконер продолжал бормотать, уже наставив руку с пальцами, скрюченными, как когти, на Леголаса:
      — Где, где амулет, который он тебе дал? Это вещь, которой владели и она, и ты… Должен же я как-то перекинуть тебя через завесу, поросёночек…
      Миг — и в его руках оказалось серебряное кольцо Гимли.
      — О, знакомое колечко… колечко… — он катал его между пальцами, смотря как будто сквозь него, — помню, когда-то на нём не было никаких чар, а сейчас есть. Ну и хорошо.
      Взлетел в седло, подхватил меня и обернулся к оркам, прорычав что-то на чёрном наречии.

***

      Ущелье было длиннее, чем казалось с воздуха. Мы ехали уже минут двадцать. Чем ближе мы были к этой тихой сухой грозе, тем мягче и расслабленней становился Ганконер.
      — Ты прости меня, что я тебя украл. И принуждал. И чуть не убил того, кого ты любишь. Всё, уже всё, дальше всё будет хорошо, — его шёпот ласкал ухо, и тяжёлая шелковистая истома разливалась по телу, — я жалею, что не взял тебя насильно, не попробовал, как это могло бы быть — и рад, что удержался.
      Плохо соображая от всего пережитого и переживаемого, сонно спросила:
      — То есть, ты нас действительно отпустишь?
      — Да. Колечко, оно ведь твоё раньше было? — и, не дожидаясь согласия, — оно открывает проход, быстрый и безопасный, через грозу. Для вас двоих. Думаю, в Дагорладскую степь, к эльфийскому лагерю. Там вас уже ждут. Если бы я сразу сообразил, прямо из Рамалоки Ост вас отправил бы, не морозил бы тебя полётом на драконе. Ну и хорошо, хоть побыл с тобой напоследок.
      Остро ощутила радость, накатившую океанской волной, опьянившую, отнявшую остатки соображения. Ганконер не ждал никакого ответа, не пытался прижаться сильнее или поцеловать на прощание, но чувствовалось, что его ведёт от близости и он старается продлить это, всё замедляя шаг лошади. Я сидела тихо, задумавшись. Радость поутихла, появилась подспудная тревога. Что-то свербило в мозгу, какой-то вопрос, который надо было задать, но голова была, как валенок. И я молчала.