Королевская канарейка

У чужих людей мне плохо спится
И своя-то жизнь мне не близка
(с) Мандельштам

      Дождь кончился, и платье высохло быстрей, чем волосы. Ланэйр, во время дождя молчавший, вдруг начал очень сомнительный разговор. Обсуждаемое мне совсем не нравилось. Отвернувшись, сняла ичиги и вошла в золотисто-коричневую воду по щиколотку, глядя, как мелкий песочек фонтанчиками просачивается между пальцами. Ланэйр говорил. Молча отдала ему ичиги — он почтительно принял и продолжал говорить. Придерживая подол обеими руками, вошла чуть поглубже и побрела по воде, глядя на неё, стараясь не слушать — ведь всё сказала, к чему эти речи? — но Ланэйр, когда хотел, мог гнумского короля переупрямить, что ж говорить о всего лишь женщине:
       — Прекрасная, я услышал и понял тебя, — господин посол на ходу, оказывается, мог преловко кланяться, приложив руку к сердцу, — но услышь и ты меня. Да, ты говоришь, что тебе не интересен никто из лориэнских эльфов, и что мальчишек ты воспринимаешь детьми. Я верю, — он ещё раз поклонился, проникновенно так, с умильным лицом, и у меня от этой проникновенности и умильности челюсть сводить начало.
      Но, раз Ланэйр вознамерился что-то донести, остановить его было невозможно, и я, давя зевоту, уставилась на лопухи, сменившие по берегам сыроежки. Лопушки были тоже исполинские, но чуть поменьше, роста в три-четыре человеческих. Благословенна земля эльфийская, что уж там.
       — Я верю, но, кроме разумной и холодной… слишком холодной, — и вздохнул с еле слышным укором, — есть другая ты. Это стихия, разуму не подчиняющаяся. То самое пламя… я бы хотел… — тут он слегка смешался, но продолжил, — нет, я мечтаю, не смея высказывать это как желание, чтобы со мной ты была стихией и не сдерживала себя ни в чём. Но вынужден предупредить, чтобы ты понимала: если ты придёшь на инициацию, это будет воспринято судьбой. Малолетние жуки начнут наперебой вызывать меня (у меня от ужаса поджались уши) — и, скорее всего, все погибнут. Есть мизерный, почти неощутимый шанс, что убьют меня, и для меня очень мало чести в любом исходе. Убивать слабых из-за своей неопытности соперников, быть убитым слабым соперником… — он помялся, — я бы хотел более славного конца.
      Мдэ, есть у этой ходячей добродетели недостаточки. Тщеславен. Не удержалась и снова вякнула:
       — Да я не собираюсь…
      Но он продолжал, как будто не слыша:
       — К тому же, выигравший у меня не проживёт долго — его вызовет эру Глорфиндель. Или эру Эльмаэр. Или ещё кто-то. Поверь, желающие найдутся, так не лучше ли сразу начать с опытных воинов? Малолетнему жучишке не выжить в мясорубке, которая начнётся после моей смерти — за возможность…
      Не могла больше и некультурно перебила:
       — Не хочу даже слышать про это!
      Он огорчился:
       — Я просто хотел, чтобы ты поняла… и, может быть, приняла такой ход вещей.
      Буркнула, расстраиваясь всё больше:
       — Я не принимаю. Постарайся не умереть, пока я здесь, — и торопливо добавила, — и потом тоже. Мне приятно будет, если ты тысчонку-другую лет ещё протянешь.
      Он только заулыбался в ответ:
       — Не надо так хмуриться, богиня. Чувствуешь, вода стала холоднее? — и правда, в тёплые струи вплетались другие, прохладные, — тут недалеко в реку впадает родник. Подземные воды выходят на поверхность, и от их холода ломит зубы, но на вкус они как счастье.

      И мы, натурально, дошлёпали до родника в сени лопушков и наелись там тёплого мёду лесных пчёл, внападку запивая водой, которая действительно ощущалась жидким льдом и имела вкус счастья.

***

      То, что эльф способен отправиться за семь вёрст киселя хлебать в смысле любования кувшиночной пасторалью, я не сомневалась, и не ждала чего-то чудесного — хотя бы потому, что не так тонко чувствовала красоту природы, как они. Но не почувствовать оказалось невозможно, и от пасторали это было далеко.
      Ели по склонам сменились мэллорнами, и на фоне этих чудовищ лопушки в четыре человеческих роста уже не казались гигантскими, а смотрелись травкой. Река перестала быть чистой и бурлила — водопад был совсем рядом. Я ещё призадумалась, как же там кувшинки растут, они же любят спокойную воду, но смолчала, потому что мы как раз начали подыматься в гору, а когда пыхтишь, то не до разговоров.

      Мэллорны шумящими вершинами уходили высоко в небо, и я, любуясь на них, не сразу заметила скальную стенку — только когда почти упёрлась в неё. Ну да, надо ж откуда-то падать водопаду. Хотела спросить, зачем мы отошли, отсюда же ничего не видно, но Ланэйр опередил:
       — Мы на месте. И время как раз подходящее, скоро начнётся закат, — и вежливым жестом указал на мэллорн.
      Пока мы подымались по эфемерной лесенке (местами ногу приходилось ставить на сучок или выступ коры), рассказывал:
       — Здесь живёт королевский историограф, атани Эльдакар.
      Не распознав слово, с недоумением спросила:
       — Что значит «атани»?
       — Человек, — я слегка потеряла равновесие и уцепилась за ствол, с которого с шуршанием посыпалась кора. Ланэйр переждал удивление продолжил: — На квенья «атани» значит «вторичный», «послерождённый».
      А, ну конечно. Перворождённые-то вы, голубчики. Припомнила, как Трандуил говорил, что у Элронда есть человеческий историограф. Это, стало быть, он.
       — А почему он так далеко от дворца живёт?
      Ланэйр хмыкнул:
       — Ему нравится этот мэллорн… завещанный ему другом. Человеческий век недолог, и атани Эльдакар уже в конце пути. Он живёт там, где хочет, а новости и так доходят до него… вот как сегодня дошли мы, — и, перетащив меня на совсем уж далёкий и неудобный сук, указал на дупло почти в человеческий рост, — он предупреждён и ожидает нас.

***

      Атани Эльдакар в благообразности благополучно переплюнул Гэндальфа. Белоснежная длинная борода, белоснежные одежды… он стоял торжественным сияющим столбом, и правда ожидая нас — видно, издалека услышал.
      Забавно было познакомиться с человеком, живущим в эльфийском логове дольше, чем я. Он и его дом пахли… не знаю… как эйдос благородной старости — пчелиным воском, цветущим золотарником в жаркий осенний полдень… чистотой льняных одежд, старым деревом… Я как-то сразу почувствовала себя хорошо в этом доме и с благодарностью и лёгким любопытством осматривалась, не торопясь уйти.
       — Приветствую божественную пару! Богиня, — он как-то по-особому поклонился, и я поняла, что атани Эльдакар, кажись, святее папы римского. В смысле, что эльфийские ритуалы, может, какой эльф и опустит, а атани Эльдакар ни в коем случае, да ещё не спеша так, с достоинством и с удовольствием этикет блюсти будет, с тонкостями со всякими. Эльдакар тем временем повернулся к Ланэйру и до небес превознёс светлого князя. Я впервые на квенья услышала перечисление всех его титулов и запомнила мало, но впечатлилась.
      Старец продолжал плавную речь про свой восторг, да что он не ждал, не надеялся увидеть недостойными очами величайшее сокровище сидхе — и я несомненно поняла, что родичем он меня отнюдь не считает. Смотрит действительно как на божество. И при этом жадно, запоминающе так — небось, как уйдём, сразу всё будет записано. И что говорила, и как сидела, и чего откушать изволила. И тем не менее, он был мне приятен. Кажется, жизнь в пуще очень облагораживает… послерождённых. Они даже пахнуть хорошо начинают. Вспомнив мир людей, поёжилась: едкий пот и запах дезодорантов, ещё более едких и при этом химозных, всегда оглушал, и у них, у людей-то, были царапучие взгляды, слова и мысли. Жить с этим можно было, но и только. И вот, значит, каким может быть человек в иных обстоятельствах.

      Мне была любопытна его жизнь, и я, стараясь не быть слишком бестактной, расспрашивала. Старец, как мне показалось, рад был интересу и охотно рассказывал — ведь это предполагало, что и я рассказываю о себе.
      Что был он младшим приказчиком купца, с караваном товаров прибывшим в Последний Приют — и что там был замечен владыкой Элрондом. Тот выяснил, что человек грамотен и имеет интерес к истории и прочим наукам, и пригласил остаться. Он согласился и стал атани Эльдакаром, королевским историографом.
      Я кивала, слушая. Ну да, карьера неплохая, из приказчиков в королевские историографы. А Элронду, похоже, кроме редкого у эльфов дара марать бумагу именно прозой, в Эльдакаре понравились внутренняя чистота и покой. Очень, конечно, обаятельный человек.
      Потом Элронд перебрался в Лориэн, оставив Последний Приют сыновьям, и Эльдакар с ним.
      Я дерзнула полюбопытствовать, любил ли его эльф, завещавший ему мэллорн — нет, просто дружба. И мэллорн, что удивительно, увидел и признал его, чего с людьми не случалось. Есть подозрение, что имеется у Эльдакара немного крови эльфов или, может быть, даже майар. Толком ничего сказать нельзя, капля мизерная, а истории рода он не знает, сирота.
      А любить — любил, как же. Но разве эльфийка посмотрит на человека? Он и не дерзал признаться, смотрел издали, как на пленительную недосягаемую звезду (понимаю!). И до сих пор смотрит — он уже сед и ноги ходят плохо, а она всё так же юна и прекрасна, и это греет сердце. В этом месте я чуть носом не захлюпала, отчасти и позавидовав — хотя, казалось бы, чему… разве что его чистоте и силе духа.