Убрать ИИ проповедника

   — Не прошло и трёх месяцев, — Орлов включил свой ноутбук, — не очень-то вы прыткие в вашем хвалёном отделе, как я посмотрю.

   — Люди почти не нужны с их социальными пакетами, — продолжал Севостьянов, — эффективность 50% плюс, дальше больше. Любая человеческая инициатива должна будет проходить проверку ИИ на эффективность. Причём, всё решается очень быстро… очень быстро.

   Орлов встал из-за стола и подошёл к панорамному окну. Севостьянов знал, что за этой стойкой шефа обычно следует решение. Орлов привычно положил  руки за спину, ноги поставил на ширину плеч и начал едва заметно покачиваться.

   — Подготовьте смету и приступайте! — спокойно произнёс Орлов, но Севостьянов и без этого уже понял, что шеф доволен.

   Орлов продолжал стоять. Он явно приглядывался, как будто там вдалеке, за кольцом увидел что-то. Потом быстро повернулся на каблуках и почти одним прыжком оказался у стола. Нажал какую-то невидимую кнопку и прокричал: «Марина! Машину, срочно!»

   Севостьянов, который ещё сидел на стуле и ждал команды «Вольно, можно идти», вздрогнул и моргнул одновременно.

   — Вы давно свободны, Севостьянов! Идите же, работайте! — рявкнул Орлов с напускной строгостью.

   — Пошёл, — ответил как всегда Севостьянов и тут же встал со стула.

… 4

Князь Звездич

В гостиной красовался старинный дубовый стол с резными, соединяющимися в центре ножками-звериными лапами. Эдвард сразу заметил, что такие ножки делал мастер средней руки. На дальней половине стола громоздились собранные вместе хрустальные вазы, одна другой красивее, в которых преломлялись солнечные лучи, и комната мгновенно напомнила сцену. В одной из ваз живописно желтел огромный свежий букет садовых ромашек. Булавина всегда ассоциировалась с цветами. Вот уж у кого в жизни был «миллион роз». Эдвард не помнил ни одного выступления, где бы ей не преподносили цветы. Вторую половину стола накрыли коричневой скатертью и сервировали лёгкий обед: пара полных салатниц с салатами,  блюдо с холодной птицей, вазочка с красной икрой, ещё какие-то тарелочки.  Марго наигрывала за роялем что-то из Битлов, сначала «Hey, Jude!», потом «Yesterday». Спокойная, домашняя, приветливая, прекрасная. Эдвард сам не заметил, как стал подпевать, а потом и петь вместе с ней. Кто из их поколения не знал этих двух песен? Он, кстати, пел неплохо,  проникновенно.

— Сколько тебе надо времени для бани? – спросила Булавина резко перестав играть.

— Смотря какой проект ты утвердишь…

— Сам решай.

— Ну, тогда месяца три.

Сели за стол. Он всё никак не мог поверить, что сидит у неё в доме, за её столом, ест из

её тарелок её еду. Всю жизнь она вращалась по загадочной орбите, как далёкая планета Нибиру – недосягаемая и опасная, затягивающая и повелевающая.

— Думаешь, наверное, если бы не баня, никогда бы не сидел со мной вот так за столом, — посмотрела она в глаза Эдварду.

— Ну да, - кивнул тот, — только сейчас это уже не имеет никакого значения.

— А что имеет?

— Вовка Александров вот умер. Сказал, что только перед смертью понял, что в жизни

самое главное.

— И что же? – с интересом спросила Марго.

— Я не знаю. Это он понял для себя.

Она встала из-за стола, сходила на кухню и вернулась с бутылкой водки и двумя

серебряными стопками. Выпили.

— Жалко, что Вовка тебе этого не сказал. А сам ты не знаешь?

— Я думаю, ощущения. Откуда они берутся, что их породило, сколько тебе лет,бедный

ты или богатый, знаменитый или нет, не важно. Главное – ощущения. Я молодой не умел радоваться. Боялся кого-то оскорбить своим счастьем, а меня никто не жалел по большому счету.

— Мой муж мне изменял. А больше я никого не любила. Я работала. Только работа вся

вышла.

   Марго посмотрела на мгновение стеклянными глазами на букет ромашек и опять вернулась в реальность.

Через месяц Марго и Эдвард стали друзьями.   Гуляли по полям и лесам, ездили в

монастыри и церквушки, ходили пешком на ферму за едой. В Москву в свободное время даже не хотелось. Ещё через месяц Эдвард переехал к ней на правах друга и компаньона. Над тем, что с ним происходило, старался не задумываться. Ему казалось только, что он идёт над пропастью по горной дорожке, вырубленной в скале, и вниз смотреть ему нельзя – опасно для жизни. А что там впереди, тоже не знал. Просто шёл, как сейчас по лесной тропинке. Пьянящий запах леса ещё больше усиливал поселившийся трепет давно забытых ощущений простой человеческой радости.

— Было бы нам лет по сорок, открыли бы себе небольшой театр, снимали бы спектакли  

и выкладывали в интернет. Больше пятнадцати человек на всё про всё и не надо, скажи? – спросила неугомонная Марго, когда они шли вдоль речушки посреди леса.

— Ты опять сама хочешь играть? – Эдвард с ней ничему не удивлялся.

— Ну а ты, неужели не хочешь? Ты же актёр, Петухов! Неужели ни разу не хотелось

превратиться в Чацкого?

— В Чацкого нет, — буркнул Эдвард.

— Я хочу сыграть лучшее из ХХ-го века. То, что мне никто никогда не предлагал, то, что я прочитала за последние годы, то, что у нас никто не ставил.

— Не знаю даже… — протянул Эдвард.

— Пристраивайся, — улыбнулась Марго.

— К чужой мечте?

— Такая уж ли она чужая, если подумать…

— Мечтать не вредно, — соригинальничал Эдвард, — Слушай, я всё хотел спросить..., — он сделала паузу, подошёл к дереву и сорвал веточку, — как ты узнала, что я делаю бани?

— Я-то думала… А вшивый всё про баню, — засмеялась Марго.

— Ну так кто тебе про меня сказал? – не унимался Эдвард.

— Хочешь, я сделаю из тебя знаменитого на всю страну актёра? – вдруг спросила Марго, — тебе не будет равных. Посмотри на себя, ты и сейчас красавец, а молодой ты был хоть куда. Ты вообще слышал, как поешь? Послушай, если что.

— Я родился в сорок четвёртом. Я детдомовец. Я не знаю, кто были мои родители. Но

всю жизнь я работаю в лучшем театре. У каждого своя планка и свои представления, — с укором произнёс Эдвард, — я отдал свою первую роль Сухотину в шестьдесят девятом. Он бы умер без неё.

— Князя Звездича? Сухотину? Ты свою жену, Петухов, никому взаймы не давал? –

вспылила Марго.

— Прекрати! Не заговаривайся!

— Да, у нас оказывается  сильный характер имеется – отдать роль человеку, который

тебя в грош не ставил. То-то он приучил всех ноги об тебя вытирать.

— Марго!

— Ой, смотри, заяц! – вскрикнула она.

— Тебя звери боятся, как землетрясения, — пошутил Эдвард, провожая взглядом

убегающего со скоростью звука зайца. И подумал, почему он сам её боялся столько лет. Она же милая и всё понимающая с полуслова. Какой же я дурак! Нужно было только руку протянуть. И остаться без руки. Он ничего не мог с собой поделать.  

— Мы сидели в простынях в валечкиной новой бане, пили чай с мёдом,  —

проигнорировав наблюдение про зайца, своим сценическим голосом произнесла Марго, —  и я вдруг увидела на стене саму себя. И не просто себя, а себя в роли Джулии Лэмберт из «Театра» Моэма. Даже пошла принесла очки.