в которой 
открывается исток прозвища "Пигалица",
и закрывается вход в Прокурат...

     О, подлинники всех богов, то утро…

     «То утро» 13-го июля, на следующий день после взрыва и моего залета на каштан сложилось замечательно-прекрасным. Тонкие шторы в настежь распахнутом кухонном окне безмятежно покачивались на ранней ветреной прохладе. Аромат садового жасмина густо мешался с запахом терпкого кофе и горячей сдобы. М-м-м… эта сдоба. Уж много лет Мезита в нашей местной   булочной самый ранний и значит самый верный визитер. Традиция такая. Люблю традиции. Они, как якоря, удерживают в жизненные бури. А еще имеют свойство присваивать значенье даже мелочам. Я и сама их парочку внедрила в личное пользование и…

- Детонька, отложи, наконец, дрянь эту скабрезную.

Ну, да. Одна из моих традиций – газеты свежие на завтрак. Четыре года, как она сложилась. И изначально - в потворство собственному честолюбию. Дело в том, что именно тогда, во вьюжном декабре 2635-го я дебютировала, как «важная персона», в прессе и получила гордое прозванье «Пигалица». Оба этих факта связались воедино в одном из множества публичных заседаний Королевского суда.

     В том вьюжном декабре рассматривалось дело скотовода из Медянска, решившего облагодетельствовать картиной баснословной по стоимости стену в кабинете управляющего филиалом столичного «Пилигрим-банка».  Их и взяли парой (ценителя с дарителем) непосредственно у предмета взятки. Портрет «Муза в печали» из серии «Жизнь Музы» Альфонсо Пьёри стоял, приткнувшись задником к диванной спинке. Муза на нем, как и положено, печалилась. Эксперт, прибывший с прокуратской группой, разделил ее настрой (он в живописи хило разбирался). А мне же, напротив, крупно повезло – экспертом тем оказался мой бывший куполградский педагог… Я поминала всуе про свое «шестилетнее учебное старанье»?

     В наш просвещенный век образование – крайне востребованная ценность. Однако, специализация его географически разнится по торговому содружеству соседских стран. Из-за учебных парт Анкрима[1], например, выходят ценнейшие кораблестроители и моряки. Джингар[2] прославлен мастерами ткачества и ювелирами. Тинарра – аграрниками и горняками. Ладмения моя – вершина обывательского рынка магии и юриспруденции всех отраслей. А вот Чидалия… Чидалия давно морально испорчена искусством. Шальной чидалийский менталитет в том виноват иль одуряющее благоухание природы, Чидалия щедро раздаривает миру красоту и, соответственно, науке этого «даренья» непревзойденно учит. В одной столице ее, Виладжо две академии искусств. Я получила диплом с отличием по специалитету «Искусствоведение» в Первой. Ну а потом еще в родном Куполграде при Прокурате закончила судебно-экспертизный курс… Вы спросите: зачем сворачивать с протоптанного тракта каноничной красоты к ее туманным уголовным миражам? Ответы есть на то: первоначальное стеченье обстоятельств, исследовательский азарт, почти отсутствие достойной конкуренции и… будет время, доскажу. Вернемся к скотоводу из Медянска.

    Господин Нимаил Мулевич попал весьма внушительно. Во-первых, из-за высокой стоимости работ маэстро Пьёри статья ответственности тоже намечалась знатной[3]. А во-вторых, после скандальной череды разоблачений столичных высокопоставленных мздоимцев, подобные процессы в ту зиму освещались ярче пустой степи в солнечный летний полдень – не сможешь утаить в тени и мелкий прыщ… Господин Мулевич вместе с его дорогущим адвокатом не смогли. Я же обошлась государственной казне всего в три сребеня. Оплачивал «консультантские расходы» Прокурат после ходатайства восьмой комтурии[4], уже успевшей на вираже «разоблачительной волны» и штат свой значительно расширить и бюджет, а ее немилосердный руководитель, старший рыцарь Гантер Кох по популярности обскакал саму нашу нескучную королевскую семью.

     Такая вот, выражаясь литературно, «экспозиция[5]» сложилась перед моим личным виражом к профессиональной славе. И, чтоб не тратить времени и сил на его (этого виража) подробно-нудный пересказ, цитатой из статьи в «Ладмения. Будни» ограничусь: «Да, уважаемый обвинитель, вы правы, опытом государственной экспертной службы я не владею. Более того, на службе этой ни дня не числилась, но, приглашена сюда по вполне оправданной причине, к коей относится знакомство личное как с творчеством маэстро Пьёри, так и с ним самим. Дело в том, что, будучи студенткой виладжийской академии искусств, я посещала лекции этого гения художественной кисти и так уж вышло, что серию свою «Жизнь Музы» маэстро заканчивал как раз в тот самый срок. Что же касается причины сегодняшнего собранья, скажу как есть – Мария Дольче. Именно так зовут любимую натурщицу и Музу маэстро Пьёри. Да, характер взаимоотношений этой пары обсуждается традиционно часто в чидалийской прессе. Таков уж удел всех корифеев, живущих ярко. А Альфонсо Пьёри немилосердно ярок и вспыльчив, как сам огонь. И единственное, что оберегает его от регулярных потасовок - забота о своих бесценных пальцах. Ну, а Мария Дольче попросту прекрасна. И красота ее – непререкаемый публичный эталон. Ваша светлость, уважаемый судья, я не приемлю слухов. Они полезны лишь в период первоначального расследования. В суде же, как в конечной инстанции поднебесной справедливости, важны проверенные факты. Именно потому перед началом заседания суду были предоставлены проверенные прокуратской экспертизой письма Альфонсо Пьёри лично мне в количестве двух штук. Оба, естественно, с его согласья на содействие суду. Итак, итог… Картина, фигурирующая в данном деле – явная и весьма дешевая подделка. Я объясню свое заключенье, как только господин обвинитель закончит на меня кричать… Благодарю за меры, господин судья. Дело в том, что вся серия «Жизнь Музы» изначально была обречена на выброс. Факт этот известен совсем немногим, так как сам маэстро им не гордится: Альфонсо Пьёри в очередном пожаре страсти на каждой из семи серийных картин начертал крайне нелестные характеристики своей любимой. Время спустя, художник на счастье публики, эти оскорбления скрыл новыми слоями краски, но след их остался и в процессе магической экспертизы он четко виден. Наше же с вами полотно «Муза в печали» девственно чисто в этом плане. Спасибо за внимание».

- Детонька, дрянь эту отложи. Кофе стынет.

- А-а?.. Да, - и мы обе с Мезитой скосились в стену слева.

Там в импозантной рамке под стеклом четыре года красовалась, выгорая от солнца, та самая… Ну, та самая газетная статья «Неслыханный скандал в суде – удар под дых авторитету общего любимца Коха». Нисколько не соврав, скажу, что мы с Мезитой ее помним наизусть. Именно моя кухарка из чувства гордости за «свою детоньку» на общее обозренье этот труд корреспондента У. Тиндана и определила. Между своими дипломами за яды и зельеваренье. А что касается моего, с той поры крепко пришпиленного прозвища, спасибо обвинителю по делу скотовода из Медянска: «Да кто она такая, эта экспертисса есть?! Кто эта пакостница, наглая девчонка?! Да, так и напишите! И хоть на всех столбах! Статья закона подсудимым нарушена была и точка! А посему он должен отвечать по полной, а не штрафом в стоимость одной его коровы! И отвечал бы! Если б не она со своими записками от сумасбродного маэстро! Пи-пи-пигалица! Пигалица натуральная и есть! И точка жирная! Всё.»

- Кх-ху! Не надо мне по спине, Мезита… А кофе и вправду стылый. Уже.

Хозяйка кухни, нависнув над столом, сделала строгое лицо:

- Ну, так оно хоть стоило того, чтоб поперхнуться?

Ныряния в воспоминаньях? Или чтение утренних газет?