Огненный ковыль

Матушка ходила в дом купца Дубыни, отца Чароока, спрашивала, как теперь потерявшая дитя молодая мать справляется. Тот её не прогнал, конечно, но был сдержан и холоден, хоть раньше между семьями двух друзей не водилось никогда раздора. Збара вернулась в дом смурная и словно побитая. Нельге рассказывать толком ничего не стала: да и так всё понятно. Наслушалась снова о том, что дочь её непутёвая натворила  — теперь и Дубыня, так долго ждавший внука, от себя много прибавил.

А вечером того же дня Нельгу позвали в дом деда — старейшины Болислава. Вместе с матерью пошла и отцом: без их слова никак. И гадала всё, что ждёт её? Нешто и правда решат, что виновата она, обвинять станут в злом умысле и тёмной волшбе?

Влажно-сумрачный вечер после долгого сидения в избе казался таким сочным, что взваром вливался в горло и грудь, наполнял дождливой свежестью и будто бы трогал макушку тонкими куделями низко нависающих облаков. Моросило — мелко, задумчиво, сыпало пылью в лицо, ни единый листик на деревьях не трепыхался, всё замерло в неподвижности, словно залитое киселём. Потемневшие избы высились со всех сторон и походили на замшелые пни на старой вырубке.

В доме Болислава же, напротив, было дымно и душно, но светло: разожгли много лучин. Сидели тут люди самые уважаемые в Калиновом Куще. Пахло чем-то хмельным, остро и противно — а в нутре от волнения всё кружило дурнотными вихрями. Дед наперво вперил укоризненный взгляд в меньшую дочь и её мужа — словно были они неразумными юнцами, которые сотворили глупую шалость. Матушка заметно понурилась под его взором, губу закусила, а отец лишь вскинул голову выше и загородил собой Нельгу, словно в неё уже метили камнем.

Ещё двое старейшин, что сидели на широких лавках по обе стороны от Болислава, смотрели на неё неподвижно и решительно: значит, уже всё оговорили, а теперь лишь скажут свою волю — не спросят.

— Проходите, чего встали, как не родные? — дед хмыкнул громко и угрожающе.

Пришлось проходить. И только походя Нельга заметила, что недалёко от печи сидит на лавке жрица Мораны — Вецена, женщина сухая, словно все силы уже давно Навьему миру отдала, с глазами тёмными, как мороженая вишня. Давно уж она овдовела, дочь её единственная вышла замуж в далёкую весь, в другой полынянский род. Осталась она одна и обросла особой тёмной славой, что всегда сопровождает тех, кто почитает  Морану и ведает все до единого предназначенные ей обряды.

Большуха Ягла хлопотала вокруг неё: разговором развлечь, взвара свежего поднести. Но стоило только Нельге приблизиться, как жрица сразу же вперилась в неё, не слушая хозяйку. Встала и, на ходу убирая под плат седоватые, цвета осиновой коры, пряди, подошла. Путь преградила — и все разом смолкли.

— Вершила обряд Моране намедни? — сказала Вецена тихо, но её голос грянул на всю хоромину: такая стояла тишина.

Нельга глянула на отца, явственно ощущая его поддержку, хоть и хмурился он не меньше остальных. Отчего-то стало совестно, что никаких его надежд она не оправдала. И доверия, кажется, тоже.

Оправившись от нежданного вопроса жрицы, Нельга набрала в грудь побольше воздуха:

— Вершила. Но хотела добра, чтобы пощадила дитя Чароока…

И сама вдруг задумалась: может, и не стоило лезть, коли ничего толком в том не смыслила?

— О том ты можешь говорить, сколько угодно, Нельга, — вмешался Болислав. — Да только сам Чароок на тебя сильно обозлился. И отец его, Дубыня, намерен дознаться правды. Коли не дознается, то будет по своему разумению решать, а это точно тебе не на пользу.

— Да что ж вы все? — Нельга едва задавила в себе порыв оттолкнуть Вецену от себя. — Нашли, на кого беды свои свесить. Может, и тёлка у Вятко прошлой зимой по моей вине померла? И собака у Косака нынче медведю под лапу попалась тоже моей волей?

— Угомонись! — отец хлопнул ладонью по колену. — Что-то решать надо. Дубыня и правда может возмездия потребовать. Особенно если узнает, что ты сложа руки не сидела, к Моране обращалась. Он на такие дела скорый бывает. Я-то знаю.

Вецена громко кашлянула, вновь обращая на себя внимание всех.

— Оно всё понятно, — заговорила она ровно. — Да вы, мужи, не суетитесь. Я не затем пришла, чтобы Нельгу винить. Чтобы крови её требовать за то, что она тайно сама к Матери Навьей пошла. Ты мне лучше скажи, милая, что ты в требу принесла?

— Ленту свою, — словно бы не своим языком вымолвила Нельга, едва подумав. — Из косы выплела… Ведь можно так…

Мать тихо ахнула, встретившись взглядом с большухой. Женщины, они-то в делах таких скорее мужей понимают. Пока те, как один, глазами хлопали, сдвинув брови, Збара уж и побледнеть успела, и злой краской залиться.

— Девичья лента! Невестова, — покачала головой Вецена. — Другого ничего не нашлось? Треба хорошая. Да только…

— Что же мне, уже сейчас в жрицы Мораны идти? — глаза так и защипало от слёз страшного негодования и от несправедливости, что кругом деялась.

Кажется, и так худо было, а теперь ещё хуже делалось.

— Не сейчас, — покачала головой жрица. — Но коли беды большие на Калинов Кущ обрушатся. Или смерти... мор — то Морана твою жизнь в уплату затребовать может. Чтобы других оградить. Чем не искупление за вину ту…

— Да не морила я ребёнка Чароока…

Нельга без сил опустилась на лавку рядом с матерью, а та схватила её руку и крепко сжала. А после, точно коршуниха, на Вецену бросилась, и так яростно её глаза засверкали, что страшно стало.

— Молодая ведь она совсем! Может, наладится у неё вжизнь ещё. А ты — Моране в уплату. Метку ставишь, жизнь ей ломаешь.

Вецена сощурилась чуть — и Збара тут же смолкла, словно поток её слов перекрыло валуном.

— Думать надо было, когда требу приносила. Коль не виновата была в том, что с дитём случилось, чего полезла? Надобность в том, чтобы к Моране уходить, может, будет, а может, и нет. Ещё неведомо. А пока огонь будет хранить на дни Моранины и в Навьи дни. Обрядам учиться будет, мне подсоблять, где надо. Как меня не станет, так ей жрицей становиться. Такова воля…

Нельга дальше не слушала и не могла сказать, что совсем уж неожиданно с ней такое случилось, а всё равно горько. Словно жила забытая надежда где-то в глубине души, а теперь и она отгорела, осыпав всё нутро душным пеплом.

— Не плачь, — шепнула она, склонившись к матери. Та головой замотала. — Что-то да образуется. А нет, так, может, в том моя судьба есть. Жизни не приводить в мир, а уводить только.

Отец словно и онемел вовсе. Смолкли старейшины, переглядываясь между собой. Сказать им теперь, верно, нечего. И решать нечего — Боги решили.