Огненный ковыль

Нельга ни обедать не стала, ни на вечер не осталась за одним столом с родичами. Что-то вертелось в нутре без конца, будто бы остатки какой-то мути после обряда. И, кажется, к делу благому обратилась, а всё равно тревожно. К ночи сходила она до Радмилы: справиться, как та в себя приходит, как тело заживает. В бане было тихо и как-то спокойно. Но на лице молодой матери не виделось ни капли умиротворения.

— Уходи, — только и сказала она тихо. — Не нужно тебе здесь больше появляться. Пока не успокоится всё.

И отвернулась нарочно, уставилась в люльку, где ребёнок спал. Нельга не стала настаивать: уж о Радмиле есть кому позаботиться.

На другой день отправились женщины, все матери, наделённые силой богинь, к капищу Лады и Макоши. Девицам там делать нечего. Но они собрались в беседе и, хоть много о том не говорили, а думали — каждая. Нельгу не гнали, но и в сторону её смотрели без охоты.

— Надо бы за грибами сходить, пока они есть в лесу, — невпопад заговорила Весея. — А то скоро холода набегут. Да и клюквы ещё набрать неплохо.

Девицы оживились, загалдели, споря, когда лучше собраться. Решили день тот не откладывать: неровен час и правда холода ударят. А когда вересень ещё балует теплом, ходить по лесу с батожком и корзинкой гораздо веселее. Слушать, как верещат синицы в ветвях и перекликаются подружки, чтобы друг друга не потерять.

На том и разошлись, а как вернулась Нельга в родительскую избу, так сразу весь светлый настрой, что остался от разговора с девушками, пропал вовсе. Матушка о чём-то тихо говорила с отцом — тот перевёл на Нельгу тяжёлый взгляд. Как будто решали они между собой её судьбу, и думать не хотелось, что уже решили.

— Что волхвы сказали? — спросила она, проходя к своей лавке. Сложила на неё круглые мотки пряжи.

— Ничего не сказали, — вздохнула мать. — Не выказали воли своей Богини. Так же, как и лекарки говорят: неведомо, что с дитём будет дальше, словно его судьба в других руках.

Может, и так — после того, как провела Нельга тот тайный обряд в осиннике, подле увядающей лядины. Верно, теперь жизнь сына Чароока в ладонях Мораны. А может, ещё и раньше там оказалась. Уж что она повелит — то и будет.

Но совсем не того Нельга хотела, когда просьбу к Моране воздавала. Думала, услышит Богиня, смилостивится — но не услышала. Или не захотела. Потому как наутро пришла страшная весть: прошедшей ночью ребёнок Чароока дышать перестал. И обезумевший от горя отец вместе с ближними товарищами спозаранку заявился в родительскую избу, с глазами красными, налитыми злостью и яростью такой страшной, будто приблизишься к нему — на месте порешит. Голыми руками — одним ударом. 

— У, злыдня! — орал Чароок во дворе: дальше отец его не пускал и грозился позвать других родичей, чтобы уняли и прогнали его, если нужно будет. — Давно уже задумала извести моё семя. Не забыла ничего!

— Уходи поздорову, Чароок, — веско увещевал его отец. — Нельга ничего скверного тебе не делала, никакого зла не думала. Что было-то раньше? Забылось давно. Не чуди! 

— Из-за неё он умер! Пусти, Волян. Поговорить с ней хочу. Просто в глаза посмотреть.

Нельга стояла в сенях, выглядывая в щёлку двери, то и дело стряхивая руки матери с плеч. А та всё хватала её, словно удержать хотела, словно это она собиралась на Чароока кинуться и на куски его разорвать. Как бы ни смотрела строго, как бы ни ворчала, а мать она мать и есть. Тревожится и защитит хочет всегда. Пусть даже от медведя этого разъярённого, Чароока, которого поперёк пояса руками обхватить — не у всякого сомкнутся.

— Ты своих товарищей здесь оставь! Нечего мне в избе топтаться и плечами своими всё крушить. Один иди, коли сильно надо.

Глухо загромыхали шаги по земле. Мать Нельгу в хоромину потащила, да та не стала уходить: осталась в сенях — тут Чароока и встретила, сжимая в кулаке кончик едва сплетённой после сна косы.

— Что? — рыкнул он. — Рада, небось? Отыгралась. Слёзы свои мне отлила?

И ещё дальше шагнул в тесную клетушку. Нельга с места не двинулась, хоть матушка за её спиной и отшатнулась к двери — повернулась к ней молча, легонько пожала руку, безмолвно прося оставить их с Чарооком одних. Та заупрямилась было, но всё же ушла, тихо притворив дверь, да щёлку оставив: знать, хотела всё слышать.

— Я вовсе не рада тому, что случилось, — Нельга вновь подняла взгляд на Чароока. — И сама Богинь просила, чтобы перестал твой ребёнок хворать. Я не ведунья, не ведьма, чтобы волшбу творить. 

— Да такие, как ты... На всех обозлённые… — буркнул было купчич, кажется, чуть остыв.

А Нельга смотрела на него и понять не могла, чем он нравился ей раньше? Сейчас аж прогорклостью в груди мазало от одного его вида, от его перекошенного лица. Не от большого горя, а от слепой ярости, которая разум застит. 

Да что мудрёного: совсем юной девице, восторженно ждущей большого чуда, много ли надо? Это после приходит осознание студёное, как талый снег: глупа была, не о том думала. А раньше-то казалось, будто все мысли правильные и чаяния все обязательно сбудутся. Красив Чароок, а  выйди сейчас сюда овинник — и тот краше покажется.

— Я не злюсь ни на кого. И того только хочу, чтобы меня оставили в покое.

И подумалось вдруг, может, уехать из Калинова Куща? Разве найдёт она теперь здесь спокойствие? Разве тут её судьба? Не сложилась за столько лет, да и теперь уж не сложится — после такого-то.

— Не верю тебе! Некому больше было вредить. Не будет тебе покоя, — едва не змеем прошипел Чароок. — Не дам! Маяться будешь. Жизнь свою проклянёшь.

Сощурил свои зелёные, как будто колдовские, глаза. Точно болотник в самую душу глянул — аж холодом по спине продрало.

— Да за что же? — вскинулась Нельга, совсем уж опешив от той ненависти, что корёжила его черты.

Чароок шагнул навстречу и пальцами впился Нельге в щёки, сдавил до боли и, впечатав её спиной в стену, вздёрнул кверху подбородок — и всё равно до роста его саженного не дотянуться. Смотрел долго, хмурил светлые брови. Тот козарин, что в Яриче остался — и то добрее смотрел. Да что уж — смотрел жарко и жаром своим объять хотел. Даже Лютобор, уж на что злился, а всё равно скорее досадовал. А вот купчич раздавить хотел, уничтожить за вину, какой на Нельге не было.

Но он отпустил. Под ноги ей сплюнул и отвернулся. Шепнул что-то в дверях — не расслышать, но шорох его низкого голоса словно когтями по нутру прошёлся. Скрылся он на дворе: всколыхнулся гомон парней — и они ушли, даже слова на прощание отцу, который за ними бдил, не сказали. Нельга прислонилась спиной к шершавой стене и сползла на пол. И плакать хотелось, да глаза были до жжения век сухими.

И хотела она после сходить до Радмилы, хоть что-то ей сказать, успокоить, объяснить, да решила, что теперь лучше и вовсе дома сидеть, иначе Чароок пожелает свесить на неё ещё какую-то вину. За что же Морана так поступила с ней? Ведь добром пришла по её милость, добром просила, а она всё равно жизнь безвинную забрала, не пожалела, хоть и могла. 

Слышала хоть одно обращённое к ней слово? Может, и нет. Может, Боги вовсе глухи к голосу Нельги? А может, было поздно, решилась ещё толком не сплетённая судьба маленького дитя — и никто не смог бы того изменить, даже самая умелая волхва.