Берт нашел отца в кабинете.

Подойдя ближе, он нахмурился. Берт не привык видеть стойкого лидера поникшим, да и застать его с пойлом крепостью около сорока градусов — было событием из ряда вон.

Также он отметил, что Филипп не переоделся после заседания. Кто носит парадный белый мундир в будни? Особенно мятый. София не допускала ни малейшей небрежности в облике венценосного супруга.

Вывод напрашивался один: дела были плохи.

Вскинув взгляд, Филипп заметил блудного сына, и Берт развел руками.

Отец не сказал ни слова и наполнил стакан.

Он не выглядел пьяным, скорее уставшим. Смертельно уставшим. Лицо его было сероватого оттенка, под глазами пролегли тени.

Берт прищурился, всматриваясь внимательнее. Ему показалось или морщинки возле отцовских бровей стали глубже? Да и эти самые брови были заснежены сединой.

Возможно, дело было не только в лишнем стакане крепкого пойла, но и в возрасте. Когда живешь рядом с человеком изо дня в день, не замечаешь, как влияет на него время, пока однажды не очнешься и в одночасье не увидишь перемены, которые в действительности произошли за годы.

Со стуком, показавшимся громким в тишине кабинета, Филипп поставил стакан и жестом предложил сыну присесть. Рухнув на стул, Берт вытянул раненую ногу, все еще нывшую при некоторых движениях.

— По какому поводу банкет? — спросил он, кивком указав на сиротливо стоявшую бутылку.

— А у нас разве недостаточно поводов? Например, мой младший сын женился! — скривился Филипп. — После твоего похищения мне приходится разбирать море прошений от матерей, решивших отправить сыновей на обучение в другие локации, особенно в мирную аграрную. Они боятся, и я не могу их винить. Кто сменит ваше поколение? Понятия не имею. Три прошения я рассмотрел и одобрил, — с горькой иронией хохотнул Филипп, — двадцать два осталось. Чем еще заниматься, если не пить?

Берт наблюдал за ним, не решаясь перебить.

— Запросы на медикаменты ждут подтверждения, новобранцы — зачисления, выпускники — назначения. Но кто же этим займется, Берт? — Филипп снова наполнил стакан, но только понюхал содержимое, опять скривился и оттолкнул от себя несчастную посудину, с громким дребезжанием заскользившую по столу. — Сорок лет одно и то же. А знаешь, что страшнее всего? — с прищуром спросил он. — Понимать, что я иду в никуда. Четверо детей, а я даже не знаю, на кого мне положиться сегодня. На лапочку-дочку или чудо-сыночков? Да взять хотя бы тебя… — Филипп в упор посмотрел на Берта. — Что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Мне не за что оправдываться, — пожал Берт плечами. — Не сказать, что у меня был выбор.

— Я уже поговорил с Игнатом о его… инициативе, — кивнул Филипп. Видимо, за прошедшие сутки отец переосмыслил ситуацию, перекипел и успокоился.

— Мне очень не хочется признавать… наверное, мы попали в параллельную вселенную, если я оправдываю нашего старшенького, но он предложил единственный реальный выход. Скорее всего, были и другие, вот только лично я их не вижу, — и Берт действительно не видел. Как еще можно было обезопасить Корделию?

— И что теперь планируешь делать?

— А что я могу? — Берт никогда не представлял себя за другими занятиями, кроме военного дела. Все они казались ему тусклыми, пустыми. Удастся ли найти замену? Едва ли.

— Ты ведь понимаешь, что теперь я не могу лишить тебя погон? — тяжело вздохнул Филипп. — Другая легенда, другие ставки.

Вот так новость! С хромотой особо не послужишь, но почетная отставка — совсем не то же самое, нежели позорный трибунал с лишением погон. Берт даже приободрился.

— И нужно решить, что делать с… Корделией, — поморщился Филипп. — Если, конечно, Игнат не соврал, и она знает Гедеона.

— Кстати об этом… — Берту были крайне интересны подробности гибели своей… тещи. Шила в мешке не утаишь, и раз уж их вынудили притворяться дружной семейкой, лучше было обойтись без кровной мести. — Похоже, она знает и тебя.

— В курсе, — Филипп устало потер висок. — И что? Тоже считаешь, что я убил ее мать?

— Это ты мне скажи.

— Да, ее мать убили, но не я. Перекрестный огонь. Когда я увидел женщину, она была уже мертва, — печально сказал Филипп.

 Берт на минуту задумался и почесал щетину на подбородке.

— Мне вот что интересно… как ты понял, о какой женщине речь? — с подозрением спросил он.

— Волосы, — просто ответил его отец, ничуть не оскорбившись очевидным недоверием сына. — Такой цвет я видел лишь дважды. Как только Игнат меня осчастливил, я сопоставил возраст той девочки и твоей… гм, супруги. Цифры сошлись.

— Знаешь, Корделия не склонна врать, так что я оказался в очень щекотливом положении. Прости за вопрос… но ты можешь доказать свою непричастность? Сохранились ли какие-нибудь свидетельства? Отчеты? — с надеждой спросил Берт.

— Я сам с ней поговорю, — резко поднялся с кресла глава локации и покачнулся, но быстро вернул равновесие, а с ним и свою характерную стать. — Она ведь здесь? Приехала с тобой? Я слышал голоса.

— Мм, со мной, — почесал Берт затылок. Да, он для того и приехал в родительский дом, но сейчас идея уже не казалась ему хорошей, особенно учитывая состояние Филиппа, прихватившего со стола бутылку за горлышко. — Смотри, как бы она не выцарапала тебе глаза…

— В таком случае пусть выцарапает их за закрытыми дверьми, а не посреди фестиваля, — с поразительным спокойствием изрек Филипп, твердой походкой направившись прочь из кабинета.

Вскочив на ноги, Берт, прихрамывая, поспешил за ним. Догнал он отца уже на пороге гостиной, откуда доносились тихие голоса Корделии и Софии. Слов разобрать Берт не смог, но интонации были теплыми.

Он выдохнул с облегчением. Отправляясь к Филиппу, Берт верил в благие намерения матери и здравомыслие своей жены, но все равно был рад обнаружить, что у них не назревало войны, какая испокон веков ведется между свекровями и невестками.

— Да, однозначно она, — вздохнул Филипп. — Как повзрослела…

Еще бы! Берт тоже окинул ее взглядом.

И замер.

После того как София сотворила свою магию, Корделия выглядела иначе. Зачесанные набок, короткие локоны цвета платины больше не падали на лицо, открывая его взору. Казалось, раньше она пряталась, а теперь наконец-то выдвинула свои черты на первый план. Большие голубые глаза. Острые скулы, частенько заливавшиеся румянцем. Аккуратный нос. Губы — необычайно яркие.

Берт сглотнул.

Вне всяких сомнений, Корделия была рождена, чтобы стать великолепной. Эталоном красоты. Но годы без солнечного света, полноценного питания и должного лечения наложили свой отпечаток. Она и сейчас была очаровательна — изящная, светлая — однако в ее сладости навсегда осталась горчинка упущенного совершенства.

Сложись обстоятельства иначе, Корделия могла быть античной богиней, с чьим именем на губах испускают последний вздох сильнейшие гладиаторы на арене. К сожалению, у судьбы на нее были другие планы...