Последняя невеста Дракона. Не делай мне больно

Отныне ночь наступает рано.
Спи, засыпай, не бойся.
Смерть ткёт своё покрывало
Из звёзд, из погибшего солнца.

Его Величество Луи-Филипп задерживает тяжёлую руку на моём хрупком плече, отделываясь от дочери за ширмой фразой:

— Да-да, дорогая, конечно, милая, — точно тем же тоном он обыкновенно отшивает и свою супругу, королеву Флорию.

Я судорожно сглатываю. Внизу живота завязывается неприятный, холодный и пульсирующий ком страха. Король — острая и холодная глыба, упакованная  во фрак с налепленной сверху разнузданной улыбкой и переменчивыми светлыми глазами. Его поведение им под стать.

Он охотно играл со мной в игру «горячо — холодно», и она стремительно начинает ему надоедать. Я слишком затянула сладостный момент триумфа, как это некоторые здесь называют, перешла грань игривости и раздражения.

Есть что-то особенно порочное в том, чтобы добиться расположения невинной то ли фрейлины, то ли служанки, особенно если ты король, чьи войны когда-то сровняли с землёй её дом и сожгли дотла её страну.

Я сдерживаю горькую усмешку, как и любые претензии и эпитеты вроде «отвратительный», «мерзкий», «ничтожный», «опасный»…

Луи-Филипп прижимает меня к стене за горло — слегка, даже не надавливая, поглаживая большим пальцем. Он впивается в меня взглядом, под кожу словно вводят раскалённые иглы, но я по-прежнему никак не реагирую. Пусть смотрит. Он не сделает ничего здесь, когда его старшая дочь наряжается за ширмой напротив нас. И в любой момент может позвать меня натянуть повыше чулок.

Хотя, конечно, мог бы. Ему плевать на этикет, плевать на всех вокруг. Но если совсем не следовать правилам наше общение, по всей видимости, не будет так будоражить.

— Красавица, — выдыхает король так, будто бы искал к чему придраться и не смог.

Зная ревнивый характер своей жены и завистливый дочери, он официально приказал сохранять мою чужеземную красоту в первозданном виде. Ведь я — трофей. Только вот он сам не понимает, насколько в этом определении не ошибается.

И это хорошо, пусть его лучше будоражит моя внешность, чем принадлежность к древнему роду белых магов-целителей.

Я считаю, что Луи-Филипп ужасно неотёсан. Пусть все здесь и упиваются внутренним убранством дворца, лоском, позолотой, нарядами, но мне королевская семья видится варварами, людьми недалёкими и жестокими по природе своей. Они живут лишь низменными развлечениями. Какого толка — даже думать не хочется.

— Папочка, я не знаю, лучше сиреневое или персиковое? Какое принцу больше нравится? — звучит как всегда задорный голосок Элизабет.

Луи-Филипп закатывает глаза и отстраняется от меня.

Я незаметно выдыхаю и тут же получаю вопрос:

— Как думаешь? — он произносит это шёпотом и с полуулыбкой, мол она думает, мы у принца анкету брали с его предпочтениями.

Это часто бывает с королём, у меня вдоволь было возможностей выучить его наизусть, как когда-то учила молитвы на чужом, ненавистном мне языке. Этот мужчина, высокий и сильный, ужасно опасный, в конце концов, наместник бога на земле, может склониться близко и начать шептать что-то настолько доверительно и легко, что многие могут потерять сознание от такой чести. А он — и ничего, улыбается, взгляд игривый, будто бы и не король вовсе.

Так просто спрашивает маленькую фрейлину, что надевать принцессе на первую встречу с тем, кому обещана.

Я не выдерживаю, знаю что глупо, но…

— Чёрное, — всё же усмехаюсь.

Король тут же гаркает дочери:

— Персиковое!

— Да, папочка, я тоже так подумала… Варя, иди сюда, помоги кое с чем.

Варя. Я уже давно привыкла к этой вариации своего имени. Но помню, что из него будто бы вынули всё нутро и все смыслы, оставив что-то мило звучащее, как и должно быть у фрейлины принцессы. Варрияра — другое дело, но никто здесь не собирается ломать язык об него. Хотя у моего имени и есть правильное сокращение, как и положено, слово из трёх букв — Яра.

Так в последний раз меня звали почти год назад.

Почти год назад со мной говорили на родном языке. Сложно признаться, но я уже забываю его, и это страшнее взгляда короля, страшнее его рук и намерений.

Я собираюсь отойти к Элизабет, оставив Его Величество позади, но он хватает меня за локоть.

— Попробуй справиться сама, мы немного заняты, милая, — бросает он дочери, и моё сердце уходит в пятки.

Луи-Филипп окончательно потерял терпение.

Правда, раздевать меня прямо здесь он не спешит. Вместо этого усаживает на столик так легко, словно я ничего не вешу. Роняет вазу — летят осколки, выливается вода, белые розы погребены под остатками роскоши. Фарфор хрустит под подошвами его сапог, словно хворост. Я наблюдаю за всем этим так, будто происходящее меня не касается. Сердце трепыхается в клетке рёбер, но королю необязательно об этом знать. Он берёт с соседнего столика зелёное яблоко и ножичек. Аккуратный такой, с королевскими вензелями, чертовски острый. Медленно счищает кожуру и, наконец, выдыхает:

— Долго ты планируешь злиться на меня?

Я замираю, не понимая вопроса и опасаясь, что неправильно его услышала за стуком собственного сердца.

У него тусклые светлые волосы, не достающие до плеч, щетина, за которой просвечивают шрамы, внимательный, испытующий взгляд.

— О чём вы говорите, Ваше Величество? — произношу я едва ли не по слогам.

У меня длинные густые локоны цвета льна, я обрезаю их сама так, чтобы они не доставали до пола, когда стою. Сейчас на местный манер волосы заплетены в полотно из кос, король вытягивает одну из гладких, шёлковых прядей и наматывает на свою ладонь.

— Ты живёшь в моём замке несколько лет, сколько точно, пять? И всё ещё не можешь с этим смириться? — он усмехается остро, вырезает из мякоти яблока кусок и ест с ножа.

Я бы сказала, что это не к добру, но промолчу. Собственно, с его вопросами поступаю точно так же.

Он подносит ладонь, обмотанную моими волосами к лицу, вдыхает запах и едва ли не закатывает глаза с тихим, бархатным стоном.

— Папочка, всё в порядке? — пищит Элизабет. — Я уже выбираю диадему, скоро тебе покажусь. Очень хочу, чтобы ты одобрил, это такой важный день для меня!

Луи-Филипп не обращает на неё никакого внимания, он с осторожностью разматывает льняную прядь и освободившуюся ладонь устраивает на моей коленке.

Я до сих пор не могу поверить, что он ведёт со мной такие разговоры. Для чего? До этого, клянусь, я была уверена, что он воспринимает мою холодностью за обычную женскую игру и попытку таким образом привлечь к себе его королевское внимание. А тут, оказывает, он понимает, что я ненавижу его и своё положение здесь. Что считаю его захватчиком и даже…

— Я бы ещё понял, — продолжает Филипп, хотя он в первую очередь Луи, я даже мысленно не собираюсь звать его, используя только три буквы — ведь это говорило бы о моей расположенности. — Понял бы, если бы ты была принцессой. Но ты, — его рука медленно, с упоением, ползёт выше, — деревенская девка. Красивая.

Он склоняется надо мной и горячо продолжает шептать на ухо:

— Я не видел никого краше. Самая нежная кожа, волосы, что шёлк, полные розовые губы, маленький ротик, большие, фиалковые глаза. Именно поэтому ты носишь дорогую одежду и играешь с принцессой в салки, а не драишь здесь полы, моя дорогая.

От этого его обращения становится тошно, но дёргаться нельзя — вместе с исходящим от него жаром я чувствую холодок лезвия, приставленного к горлу. Кончик ножа ведёт с убийственной точностью поперёк, оставляя за собой тонкий красный след.

— Я хочу обладать тобой, хочу, чтобы ты была моей. И даже твой характер со временем стал привлекать. Хотя мне всё ещё хотелось бы, чтобы ты была благодарной. А что не пресмыкаешься — хорошо, — звучит одобрительно, будто бы это он захотел — и поэтому я стараюсь изо всех сил быть строптивой и холодной одновременно. — Я сделаю тебя своей фавориткой. И это лучшее, что могло с тобой случится.