Солнечные Звери

У меня в детстве было два кота. Первый жил с нами с младенчества; был спасён из «мяукающей коробки» нашими друзьями, которые пристроили котят.

Второго я подобрал на дороге, взрослого. Возможно, его сбила машина. А, может, что похуже – ветеринар говорила, что его могли намеренно избить и выбросить из окна.

Он был очень плох. Истекал кровью. Едва шевелился. Когда я его подобрал, он ещё пытался вырываться и обмочился от страха.

Я совсем не был уверен, что он выживет, но, раз уж так получилось, что я вмешался в его судьбу – решил идти до конца. Отнёс его в ветеринарку. Потратил все накопления на лечение.

Потом мне самому пришлось делать прививки от столбняка и бешенства. Мама настояла.

К удивлению ветеринаров, кот выкарабкался. Но возникла другая проблема – он совершенно не признавал людей. Не давался не то, что в руки – от одного вида человека у него случалась паника.

Родители были не в восторге от перспективы содержать двух котов в довесок к строптивому сыну. Я сказал, что попытаюсь сего пристроить – но для этого он должен заново привыкнуть к людям. В конце концов, родители согласились.

Я ожидал проблем, особенно поначалу, и был к ним готов. Думал, что такой дикий кот будет гадить где попало, драть обои и мебель. Но я был не прав. Он прекрасно знал, что такое туалет. Скорее всего, он когда-то уже был домашним. А потом люди его жестоко предали.

Первые полгода кота вообще не было видно: он выбрал себе логово, в самом дальнем углу под диваном на кухне, и сидел там почти безвылазно.

Родители были довольны: как будто в доме вовсе нет второго кота. Для них ничего не изменилось.

Постепенно дикий кот подружился с домашним. Они стали играть вместе. Однако людей он по-прежнему чурался. За едой выходил, но пресекал любые попытки себя погладить.

Это продолжалось год. Потом два. Три. Все уже привыкли, что у нас есть «невидимый кот».

И только через четыре года, когда я уже готовился к поступлению в Академию, проснувшись среди ночи, я увидел два зелёных горящих глаза возле своих ног.

Кот долго смотрел на меня. Я затаил дыхание, боясь пошевелиться. Потом он медленно мигнул, потянулся и улёгся на кровати, прижавшись к моей ноге, тихонько заурчав.

Если бы не эта история с котом, наверно, я бы не поверил, что научники могут выкарабкаться. Пребывание под камнем, в «прикладе» замка, сломало их. Я смог достать их тела из той передряги – но их разумы по-прежнему блуждали где-то по лабиринтам кромешного ужаса, созданного древней тварью, которая изобрела войну.

Уже больше года прошло с момента нашего возвращения. Но Льву и Михаилу лучше не становилось.

Врачи говорят, что могло быть хуже, после таких травм возможно вегетативное состояние. Это когда с формально живым мозгом человек может только лежать и питаться через трубочку.

Научники могли даже ходить и самостоятельно питаться. Правда, от этого иногда становилось жутковато: человек с пустыми глазами выполняет привычные действия, будто примитивный андроид.

На каждую встречу я старался принести подарок. Что-то привычное, из прошлой жизни; того, чего нет в санатории.

Вот и теперь я притащил мороженое. Классический пломбир в вафельном стаканчике, упакованный в специальный термопакет, чтобы выдержать поездку из аэропорта.

При входе персонал тщательно проверил его содержимое, и даже сфотографировал чек из магазина в аэропорту, где я его купил. Мне было известно о порядках, поэтому чек я сохранил.

Михаил сидел в саду, в беседке, возле водопада и, как обычно, бесстрастно смотрел на прозрачные потоки воды. На его лысине играли солнечные блики.

- Привет! – подчёркнуто бодро сказал я, - рад видеть! Отлично выглядишь! Смотри, что у меня для тебя есть!

Я достал из пакета и протянул учёному стаканчик мороженого. Тот скользнул по лакомству равнодушным взглядом; тяжело, словно со скрипом, поднял руку и взял стаканчик нетвёрдой хваткой.

- Погодка сегодня отличная, да? – продолжал я, усаживаясь на плетёное кресло рядом, - и тут, возле воды, не так уж и жарко, да? А то внизу такое пекло… и на пляжах не протолкнуться. Не понимаю – и почему народ продолжает сюда переться в таких количествах? В Сирии-то куда дешевле! Раньше-то у военных выезда за границу не было – но теперь в дружественные страны пожалуйста, даже с допуском по форме два! Воентур ого-го как поднялся! В прошлом году в Латакии знаешь, какой отель сдали в эксплуатацию?

Я старался говорить как можно больше. Делиться новостями. Рассказывать про внешний мир. Врачи говорили, что это должно помочь. Какая-то информация всё равно просачивается через слуховой анализатор до создания, которое спряталось глубоко в недрах информационной конструкции мозга.

Я рассказал про Алину. Про то, что она так и не хочет делиться своим прошлым, хотя, конечно, всё вспомнила – как и все, кто вернулся. Я, конечно, не настаивал. Когда мы познакомились – никакого прошлого у неё не было. И я полюбил её такой. А какой-то довесок из прошлой жизни не сможет испортить мне счастье.

Говорил про Пашку. О том, какой он славный пацан. Что он уверенно произносит слово «мама» и «вотьэтё» - указывая пальцем на то, что его заинтересовало. Врачи всерьёз опасались, что он пострадал, когда Алина болела вирусной гадостью – поэтому в нашем мире она из больницы не вылезала всю беременность. Но обошлось. Тьфу-тьфу-тьфу.

Упомянул Тревора. Он всё ещё ждал экстрадиции. Так же, как и его товарищи, попавшие в «приклады». Им, кстати, повезло меньше: содержали их в тюремном санатории на берегу Волги, где и условия, и специалисты были похуже, чем здесь.

С Тревором обходились гуманно, я это точно знал. Плотно общался с дознавателями и следаками по его делу. В конце концов, его точно выдадут. Могли бы и обменять уже давно – но в Демократической Американской Конфедерации просто не было никого адекватного на обмен. Так что ничего не оставалось делать, кроме как ждать медленного стандартного пути.

В самом конце я очень коротко упомянул про Ваню.

В отличие от остальных, он почти не пострадал ментально. Каким-то образом у него отшибло память. Он не помнил о том, что был в прикладе. По его словам, его воспоминания обрывались на моём исчезновении. Нейрофизиологи подтверждали его слова – похоже, он действительно не помнил ничего об этом страшном эпизоде.

После карантина, который прошли мы все, и медкомиссии, Ваня продолжил службу. Он перевёлся на ТОФ, командиром взвода морской пехоты. В Академию он поступать передумал.

Было ещё коне-что, о чём я не стал рассказывать Михаилу.

После возвращения Ваня сильно изменился. Повзрослел, стал серьёзнее и молчаливее. А ещё – в его глазах поселилось нечто хрустально-льдистое. Неизвестное и незнакомое. Оно меня пугало – но я не мог сформулировать свои опасения и обосновать их, чтобы организовать направление на углубленное обследование. Да и с моральной точки зрения это был бы сомнительный поступок… парень прошёл через такое. Ему повезло, сохранил разум. Квалифицированные врачи подтвердили его адекватность и годность к службе. Зачем мешать?

Кажется, Ваня тоже чувствовал мои подозрения. Поэтому и организовал свой перевод подальше от конторы и меня лично.

Впрочем, я сам принял решение уйти со службы. Семейная жизнь, ребёнок и моя специальность – несовместимы.

У меня было достаточно выслуги, чтобы получить пенсию. Но, конечно, сидеть на месте было бы тяжко – и я стал теоретиком и тренером, в одной известной частной военной компании. Там и платят хорошо, и условия более, чем достойные. К тому же доходы позволяют обеспечивать сыну лучшие условия сейчас и достойное образование в будущем.

Алина уже спланировала, что Пашка будет учиться в Цсиньхуа, на физмате, и нигде больше. Высокая планка, придётся соответствовать…

Пока я говорил, на небе появились небольшие облачка. Нас накрыло лёгкой тенью, и от этого на миг лицо Михаила будто опять обрело способность выражать эмоции. Он словно нахмурился.