Вера. Надежда. Любовь.

Вера бывала в доме Егора каждый день. Ее необъяснимо тянуло туда, к Марусе, к Ульяне Матвеевне. Вера чувствовала некую ответственность перед ними. Она дожидалась, когда Маруся приходила вечером за молоком, а затем шла и провожала ее. Порой, даже не дожидаясь, шла сама. Там она помогала Маше с уроками, бабе Уле по хозяйству, прибиралась, даже могла постирать белье. А если было время, они просто беседовали. И всё это она делала до прихода Егора, и уходила, пока он не вернулся. Вере нестерпимо хотелось видеть его, ощущать рядом, разговаривать или даже молчать, и всё это ее пугало. Она боялась того чувства внутри себя, которое с каждым днем росло становилось все крупнее и сильнее. К тому же зыбкое, хрупкое равновесие, которое они достигли в отношении друг друга, она не хотела нарушать. Она совсем перестала думать о Москве, о Роберте… Она наслаждалась каждым днем, проведенным здесь, вдали от столицы, в глубине страны, каждым моментом, проведенным рядом с этими людьми.

Тот вечер был не исключением. Вера, уже самостоятельно подоив Рыженку, сама пришла в дом Егора. Его как всегда не было. Ужин был уже сготовлен, Маруся заявила, что всё, что задали «учители», она уже сделала.

– Маша, учителя! Правильно говорить учителя! – пожурила ее бабушка.

– Да я знаю, – отмахнулась девочка. – Это я просто так. Балуюсь.

Сама Ульяна Матвеевна что-то теребила в руках.

– Что это у Вас? – поинтересовалась Вера.

– Да вот, обрез в сундуке нашла Машенька, думаем, что с ним делать, – она махнула в воздухе серой материей. – Я же сейчас и сшить ничего не могу…

– Так давайте я, – радостно вызвалась Вера, забирая из рук женщины ткань, разворачивая ее в руках, прикидывая, что можно с ней сделать. – Маруся, – она обращалась к девочке именем, которым ее называл лишь отец, – давай тебе платьишко сошьем?

– Нет, – без раздумий заявила она, слезая с печи, на которой грелась. – Платья у меня есть, а вот у тяти все рубахи уже поносились.

– Значит, отцу рубаху? – вкрадчиво спросила Вера, то ли боясь, то ли надеясь, что Маша передумает. Мысль о том, что она будет шить рубашку для Егора, заставила трепетать всё тело.

– Да, – подтвердила она, не оставляя вариантов.

– Тогда нужна его старая, не нужная рубашка, чтобы по ее выкройкам сделать…

Маруся, видимо опытная в швейном деле, уже по пояс утопала в распахнутом сундуке.

– Вот! – победоносно воскликнула она, взмахивая давно уже не белой, старой рубашкой. – Он ее не носит совсем.

Вера было уже взяла в руки вещь, как ее перехватила Ульяна Матвеевна.

– Ну-ка, дайте сюда, – она подушками пальцев пробежалась по изношенной материи, и покачала головой. – Эту рубашку не трогайте, это памятная. В эту отцовскую рубаху я Машу приняла, когда Надя родила, чтобы…

– … отец любил, – неожиданно для себя договорила за нее фразу Вера, уставившись на рубашку.

Она замерла, и даже перестала дышать, словно сказала что-то не то. Даже прикрыла рот ладонью.

– Правильно, – улыбнулась баба Уля. – В народе так заведено, дочь принимать в старую отцовскую рубаху, чтобы он ее любил.

Вера не знала, откуда она это знает. Она молча перетрясала все свои закрома памяти, пытаясь вспомнить, но вспомнить не могла. Может, баба Тая, специалист по приметам упоминала? Но припомнить Вера так и не смогла. «Да откуда же еще?».

Вооружившись мелом, ножницами, и выданной другой худой рубахой, которую можно было распороть, все три поколения женщин, находящихся в доме, перешли в переднюю, в которую, кстати говоря, Вера впервые попала. Она была просторной, чистой, и обставленной комнатными цветами. Герани пышно цвели, обдавая тронувших их ярким ароматом. Цветы были ухожены, значит, их недавно пересаживали. А сделать это могла только Маруся под контролем бабушки. Стену украшали только часы-ходики. И ни одной фотографии Нади, в том числе в задней, где все же весели портреты родителей Егора.

– Он спрятал все мамины фотографии, – как-то шепнула Вере Маша. – Тяжко ему смотреть на нее, говорит. Даже от меня прячет, не кажет.

Расположилась Вера с Марусей прямо половицах. Распороли рубаху, на обрезе ткани нарисовали мелом детали. Дело спорилось быстро и шумно. Передняя гудела женскими голосами. Именно поэтому никто не заметил вошедшего Егора. Он, замерев, стоял в дверном проеме между передней и задней и наблюдал за происходящим.

– А что это вы тут делаете? – наконец, подал голос он.

– А мы тебе, тятя, рубаху новую шить будем! – гордо заявила Маруся, прежде чем снова склониться с мелом над тканью.

Вера недвижимо сидела на коленях – не шевелясь и не дыша. Она кинула испуганный взгляд на часы, думая, что совсем потеряла счет времени, забылась и не ушла до возвращения Егора. Она уже наизусть выучила его расписание, и осечек не было до сегодняшнего дня. Но со временем было все в порядке. Это Егор вернулся раньше обычного.

Он уже был без верхней одежды, и Вера подумала, что впервые видит его так, налегке. А Егор, словно прочитав ее мысли, пояснил:

– Сегодня собрание в колхозе. Сменить рубаху зашел, а то выступать вдруг позовут.

Оперативно собрав все, что было раскидано по полу, женщины переместились в заднюю, оставляя мужчину одного. Передняя была исключительно его вотчина, его часть дома. Ульяна Матвеевна спала возле двери, на топчане, чтобы не тревожить никого в случае, если ей понадобиться та же вода, а Маруся рядом, на печи, на случай если бабушке ночью понадобиться пойти куда-то дальше стола. Вернувшись в заднюю, Вера начала спешно собираться. Она не знала, как Егор отреагирует на очередное ее вмешательство на его территорию, в его семью.

– Но мы же не доделали! – Маша была расстроена скорым уходом гостьи.

– Я возьму с собой, и у бабы Таи все за завтрашний день сделаю. Так что завтра порадуешь папку новенькой рубашкой, – обещала Вера.

Все детали будущей и бывшей рубашек, Вера сложила и затянула в самый большой лоскут. Она уже попрощалась, и хотела толкнуть дверь, как из передней вышел Егор. Отросшие волосы были причесаны, рубашка свежей.

– Ты же в партии? – вдруг обратился он к Вере, заставляя ее замереть на месте, с протянутой к двери рукой.

– Да.

– Может, тогда тоже пойдешь на собрание? – он уже накинул на плечи тулуп. – Ну, для книги твоей может нужно…

– Да, – из головы Веры словно вылетели другие слова.

Вечер был морозный, стужа обжигала лицо. У Веры на ходу леденели ресницы, и бросив короткий взгляд в сторону Егора, заметила, что усы и борода его тут же покрылись инеем. Фонари снова не горели, в окнах теплились керосиновые лампы, улица была непривычно сумрачна и тиха, хотя должно было быть наоборот. Ведь всеобщее собрание было делом нечастым и важным.

Шли молча. Вера хотела что-то сказать, о чем-то спросить, но не решалась. Эту же нерешительность она чувствовала и со стороны Егора, ловя на себе его скрытые взгляды. Идя до колхозного правления рядом с ним, Вера думала о том, что снова хочет хоть что-то вспомнить. Отчаянно, словно от этого зависела ее дальнейшая жизнь. Что там, в ее мертвых воспоминаниях, похоронено что-то очень важное. Вера пыталась, силилась что-то вспомнить о себе в течение первого года, а потом смирилась, и бросила, даже думать себе запретила об этом. Она устала. Сдалась. Смирилась с неведением.