Семь моих смертей
Глава 1. Девочка из Сумрачного квартала
Мой отец был жестоким человеком. В нашем убогом неблагонадёжном квартале на самом юге шумного многолюдного Гравуара, именуемом Сумрачным кварталом, его все знали под кличкой «Боров», и не находилось безумцев, в здравом уме переходивших ему дорогу. Впрочем, может, они и были, но, как поговаривали старожилы, их тела давно сгнили в выгребной яме, так что можно считать, их и не было вовсе. Боров собирал дань с гулящих девах, точнее – с их подотчётных ему мамок, через него проходила вся местная дурь – от фламинской бурды, серого порошка, который положено было вдыхать, до «червонных червей» – перемолотых листьев белянки, упакованных в коровьи кишки на манер колбас. Боров знал поимённо всех железняков – любителей холодного оружия, пороховиков – знатоков револьверов и ружей, бритвенных – тех, кто шарил по карманам и сумкам, лобстеров – таскавших имущество зазевавшихся пляжников, и шпилеров – картёжников и прочих специалистов по азартным играм. Знал и крепко держал в руках. Боров – некоронованный король Сумрака – сам казнил и миловал своих непутёвых подданных.
Нрав он имел крутой и неуживчивый, скорый на расправу. Не знаю, где он отыскал мою тихую и неулыбчивую мать, тонкую, как лист рогоза, и бесцветную, будто дождь. Бить её он начал ещё тогда, когда я была в её животе, очевидно, чтобы мать выкинула нежеланную девку – о том, что первенцем самого Борова будет девчонка, ему предсказала помогавшая нам по хозяйству бабка Шелли. Я родилась раньше срока, но оказалась на удивление живучей, а моя первая смерть осталась с носом. В течение последующих десяти лет, мать родила Борову ещё шестерых детей, как по заказу – все сыновья, но и тут вышла незадача. Первый сын, Брай, оказался с рыжиной в волосах. «Нагуляла», – буркнул отец, напился и отделал мать так, что за маленьким Браем несколько дней присматривала только бабка и четырёхлетняя я. Следующий, Грай, оказался с родимым пятном на лице. «И этот бракованный, с-с-стервь», – хрюкнул Боров. Третий, Торн, родился синюшным и тощим. «Сдохнет через пару недель», – предсказатель из отца вышел никудышный, Торн окреп, но отец признавать «заморыша» родным сыном долго не хотел. Четвёртый, Гар, оказался хромоват, пятый, Лурд, некрасив лицом, зато шестой, Арванд, вышел всем хорош. Вот только после рождения шестого сына и седьмого ребёнка силы матери, подорванные чередой бесконечных родов, вынашиваний, кормлений и грубым, если не сказать жестоким, обращением супруга, истощились окончательно, и она ушла за небесный край, подозреваю, не без облегчения.
А мы остались.
Нас было семеро, мал мала меньше, и когда стало ясно, что десятилетняя девочка не способна в одиночку заботиться о шестерых мальчишках, младшему из которых было чуть меньше месяца – бабка Шелли покинула нас ещё между Торном и Гаром – отец привёл в дом Ларду, полную противоположность моей матери: крепкую, яркую и бойкую. Она неожиданно рьяно принялась обхаживать братьев, а вот меня поначалу сторонилась. Я не была в претензии – намучавшись нянькой, неожиданную свободу сперва восприняла как величайший подарок.
Впрочем, свобода была недолгой. Буквально через пару недель после пришествия Ларды я столкнулась с отцом лицом к лицу, как обычно опустила глаза и попыталась слиться со стеной, ожидая, что отец пройдёт мимо, но он не прошёл. Ухватил меня за плечо огромной ручищей с короткими мясистыми пальцами, тряхнул, вынуждая посмотреть ему в лицо, и принялся разглядывать: молча, внимательно, словно принесённую на поклон дань или дичь.
Я не отводила глаз, потому что за свои недолгие десять лет усвоила: Боров не прощает страха.
- Моя порода, – неожиданно заключил он.
Мы действительно были похожи, скорее, по масти, чем по стати. Волосы цвета скорлупы фламинского ореха, тёмные упрямые глаза.
- Дикая совсем, – словно разговаривая сам с собой, произнёс Боров. – Негодно.
А какой мне ещё было быть? Всё моё детство прошло в бесконечной беготне за малолетними братьями, и в свои десять лет я почти не умела ни читать, ни писать. Платье было шитое-перешитое, лицо, руки и ноги – в ссадинах и синяках. Не то что бы находились охотники обижать дочку Борова, но я сама нередко лезла на рожон, да и братьев кому-то надо было разнимать и учить уму-разуму. Длинные волосы были завязаны в грязный лохматый кукиш на затылке. Я вытерла нос рукавом и постаралась смотреть ещё более независимо.
- Всему обучу. Будешь не хуже этих… высокородных сьер, – коротко завершил свой непривычно долгий монолог отец и слово своё сдержал. Нанял мне надомных учителей и старательно оплачивал их труд, пока не ушел за небесный край. Про таких, как он, впрочем, чаще говорят: подох.
***
Стать шпилером, то есть профессиональным игроком-шулером в «напёрстки» мне сама судьба велела. За все девятнадцать лет собственной жизни проиграла всего один-единственный раз из-за клятого жёлудя, проиграла по-крупному, но зато все остальные разы – выигрывала. Несколько раз меня били и отбирали выигрыш, сотни раз проклинали, но в остальном на заработок от игр я вполне могла содержать свою большую и всегда голодную семью.
Ещё в раннем детстве я выяснила, что обладаю странной способностью. Мать, да хранят её Высшие боги, не имела личных денег и, соответственно, возможности покупать для меня игрушки, а мастерить что-то руками не умела – отец вообще часто дразнил её «белоручкой», в те дни, когда не пил и не спускал на ней пар. Несмотря на то, что денег у отца было, как грязи, на игрушки для «первыша» Боров расщедриться и не подумал, подозреваю, такая мысль попросту не пришла ему в голову, а мать была слишком замкнутой и гордой, чтобы о чём-то его просить. Так что в нашем двухэтажном пустом и всегда пыльном доме, похожем на огромную кибитку старьёвщика, я играла в то, что подворачивалось под руку и находилось внутри или на улице: посуду, какие-то инструменты, палки, шишки, орехи. И очень скоро выяснилась любопытная штука: если спрятать в кулаках шишку и напёрсток, то я угадаю, в какой руке напёрсток, без единой осечки. Я безошибочно находила спрятанные в доме монеты, а однажды раскопала в саду завёрнутый в окровавленную тряпицу нож. Глупо было спрашивать, что он там делал – в доме Борова при желании можно было бы и труп отыскать.
Трупы отыскивать я не умела, а вот металлы – запросто. Сначала просто так, любые. Годам к десяти начала различать их на вкус – конечно, мне бы и в голову не пришло их попробовать, но как иначе было объяснить то, что не было дано никому другому? Железо горчило и пахло кровью, золото казалось мне солоноватым и тёплым, серебро – прохладным и безвкусным, как чистая вода. Медь даже в сплавах отдавала сладковатым привкусом…
К напёрсточникам меня привёл приятель, мой ровесник по имени Джус, живший по соседству. Его семья была самой обычной, не имеющей никакого отношения к этому древнему, как мир, мошенничеству, но старший брат одного из его друзей, подрабатывавший «быком» – охранником игроков-низовых – как-то предложил нам попытать удачу.
- Чушь чушная! – фыркнула я, понаблюдав за игрой и ошалелыми физиономиями простаков, раз за разом ошибающимися в поиске маленького свинцового шарика. – Я их на раз сделаю.
- Ну, попробуй! – скептически хмыкнул Джус.
И я попробовала. В отличие от остальных, безнадёжно следящих за ловкими руками переставлявших крошечные стаканчики шулеров, я следить ни за чем не собиралась, даже глаза чуть прикрыла, чтобы отделить сладость медного сплава от кислоты свинца.