ФантасМАГическая смесь. Часть 2
— Гульнага, где моя скгипка?
— Не знаю, Роберт Карпович…
— Скгипка только что была здесь! Вы здесь убигались, мне чегез пятнадцать минут выезжать на концегт! Гульнага, немедленно отыщите скгипку!
Роберт Карпович начинал буреть и сжимать кулаки. Ещё немного, и он затопает ногами. Кроткая Гульнара убирала у великого маэстро Веселовича только месяц, но уже знала все его повадки, и в панике бросилась искать драгоценную пропажу.
— Ну что ты гоношишься, что гоношишься? — вступилась за девушку повариха, Евдокия Павловна, единственный на всём свете человек, который мог перечить виртуозу. — Зачем ей твоя скрипка?
— Зачем — не моя пгоблема! Вегните мне скгипку сей же час, меня ждут люди! Большая сцена! Аплодисменты и цветы!
— Уймись, уймись, батюшка, не распаляйся. Люди подождут, не впервой. И пиликалка твоя сейчас найдется, а Гульнара тут совсем не помощница.
Евдокия Павловна отложила поварёшку на керамическую подставку, налила в креманку молока и накрошила хлеба, вышла на середину гостиной. Пропев что-то малоразборчивое, она громко велела: «Домовой, домовой, поиграл — отдай!»
Зашумело, зашуршало. Всколыхнулись дорогие рельефные обои, зашатались медали, кубки и прочие награды в красном уголке, пошёл волной толстый ковёр.
Посреди комнаты явился кудлатый мужичок ростом по пояс музыканту. За спиной мужичок прятал скрипку. Роберт Карпович охнул и чуть сполз по стенке. Вбежавшая Гульнара прижала руки ко рту.
— Что шумишь, старая? — буркнул кудлатый.
— А ты пошто тащишь всё, что плохо лежит?
— Уж и поиграть нельзя?
— А ты будто играть обучен? — наступала на него повариха. — Не твоё — не трожь!
Кудлатый вытер нос свободным кулаком и занудил:
— Не обучен я, консерваториев не кончали. А что ж, мы хуже людей? Трень-брень и всего делов.
Роберт Карпович заклокотал от возмущения, но повариха только цыкнула. Виртуоз булькнул и заткнулся.
— Отдавай чужую вещь, нечёсаный, а не то мелок от тараканов возьму.
Недорослик замялся, завертелся на месте и заканючил:
— Ну отдам, отдам, только это… Авдотья Пална, ну что ты мне, точно дитю малому, хлеб размоченный суёшь? Я ж взрослый мужик, хоть и не вашей стати.
Старуха хмыкнула, отставила креманку с молоком и хлебом, достала из стенного бара самую дорогую с виду бутылку. Роберт Карпович хотел было возразить, но сник под её непререкаемым взором.
Евдокия Павловна прижала бутылку к непомерной старушечьей груди и протянула руку за скрипкой. Волосатый в последний раз поглядел на соблазнительный инструмент и неохотно пихнул его поварихе. Та выставила перед собой бутылку, но не спешила отдавать.
— Чтобы такая ерунда была в последний раз. Ещё что утащишь — из-под земли тебя достану и мелок от тараканов знаешь, куда всажу?
Лохматый, не отрывая глаз от янтарного стекла, истово закивал.
— То-то.
Как только грязные пальцы с толстыми чёрными ногтями вцепились в бутылку, воришка исчез. Евдокия Павловна брезгливо отёрла ладонь о фартук и вернула скрипку хозяину. Тот дрожащими руками принял сокровище, стал качать и баюкать, что-то бормотать, точно испуганному младенцу.
— Поцагапал тебя, пагазит. Ну ничего, это шкугкой и лаком можно испгавить. А чехол увёл — не беда, у меня запасной есть, почти новый… Ты не сегдись, догогая, не гасстгаивайся, я коло́чки твои подкгучу…
Музыкант наглаживал бока скрипки тряпочкой из микрофибры, и она будто бы чуть слышно жаловалась любимому на грязные руки невежи и мужлана.
Евдокия Павловна откашлялась:
— Выезжать пора. Ужин в десять. И не опаздывать: у нас режим. Перед Гульнарой извиниться надо. И «спасибо» сказать не грех.
Роберт Карпович припал губами к морщинистой руке старухи, рассыпался в восторженных благодарностях, у Гульнары со слезами пытался вымолить прощение, чуть на колени не бухнулся. Обещал обеим прибавить жалованье. Такие вот они эмоциональные, творческие люди.
— Ну будет, будет, — проворчала Евдокия Павловна, проводила виртуоза до двери и помогла надеть пальто. Раскрасневшаяся Гульнара услужливо поднесла ему запасной чехол для скрипки и смычок.
Музыкант мирового уровня наконец откланялся, и стало намного тише.
— Ты, Гуленька, ступай домой. Хорошо убралась. На кухне я сама за собой протру, как ужин сготовлю.
Девушка была только рада покинуть жилище звезды классической музыки.
Как только за ней захлопнулась дверь, лохматый снова явился среди гостиной.
— Ну чего тебе ещё? — нахмурилась старуха.
— Так это… награду за посильную помощь и пособление…
— Ты свою награду получил уже.
— Не-е-ет, это от его музейшества. А пособлял-то я тебе. Сама звала, чтобы приструнить спесивца. Сама жаловалась: «Гуленьку загнобил совсем, уже пятая уборщица кряду! Мною, старой, помыкает, точно я девочка на побегушках». С тебя и причитается.
Евдокия Павловна пожевала губами, прикинула так и эдак, но решила, что домовой всё же прав. Достала из объёмистой гобеленовой сумки бутыль не такого дорогого, зато куда более крепкого напитка, столь милого сердцу русского забулдыги.
— Ну держи, заслужил. Сама гнала. Благодарствуй, и впрямь помог. Но смотри, не забалуй. С баловниками у меня разговор короткий, ты знаешь.
Домовой цапнул и эту бутылку, поклонился старухе до земли и исчез.
Евдокия Павловна глубоко и прерывисто вздохнула и зашаркала на кухню. Она жила на этом свете уже очень давно и ужасно устала от неслухов и грубиянов. Под её тяжёлым взглядом поварёшка сама впрыгнула в кастрюлю и принялась изображать бурную деятельность. В эту минуту Евдокии Павловне даже Папа Римский побоялся бы перечить. И сам Князь Тьмы подставил бы ей кресло и пододвинул пуфик под усталые ноги.