Пляска в степи

Как водится, к Осенинам у славян прощание с летом и приветствие осени удостоились отдельных торжеств. В сентябре справляли серию праздников, которые получили общее название – Осенины. Гуляния устраивали в честь наступления осени, окончания полевых работ и собранного урожая. переделали всю полевую работу: мужики да бабы закончили жатву, девки дорвали лен. В овины вывезли пшеницу, и последние снопы досушивались на солнце перед молотьбой. Вскоре покончат и с ними, и бабы засядут заготавливать овощи для долгой зимы. Высушат лук с чесноком, переберут репу с тыквой да сложат в плотные холщовые мешки, перемешав с сухой травой, чтобы лучше хранилась.

Рано-рано поутру, едва взошло солнце, княгиня повела девок да мужатых женщин за собой к реке. Они все надели свои лучшие рубахи с мудреной вышивкой на рукавах и вороте, богатые, праздничные платья и украшения — нарядные кики, височные кольца, бусы в несколько нитей, чтобы на берегу реки угостить богиню Макошь киселем да свежеиспеченным овсяным хлебушком.

Тот кисель и хлеб стряпали накануне. Княгиня собрала в тереме девок да женщин, и под тягучую песню они поставили закваску, замесили теплое, пористое тесто и отправили караваи расстаиваться, прося матушку-печку, чтобы получились они пышными да ладными.

Кисель же делали так: сушили и мололи овес, заливали теплой колодезной водицей и убирали в темное место на день и ночь. А после процеживали через сложенное вдвое тонкое полотнище и отжимали. Получившуюся сыворотку заквашивали коркой ржаного хлебушка и ставили вариться в печь. К сладкому киселю непременно добавляли мед и ягоды, какие токмо удавалось найти: чернику, коли лето выдалось дождливым, и она уже поспела, али клюкву, дикие сушеные яблочки.

Стряпней и хлебушка, и киселя верховодила княгиня, как и полагалось. Коли не присматриваться, то и незаметно было, что она хромает и бережет себя от резких движений. Хлеб в печь она не ставила, побоялась, что не удержит от слабости тяжелый, полный караваев поддон.

А утром как покормили матушку-реку овсяным хлебом да киселем, так завели девки на берегу хоровод да затянули печальную песню. Они прощались с теплым, щедрым на урожай летом и готовились встретить затяжную, дождливую осень.

Вечером на княжьем подворье накроют длинные столы, щедро заставленные яствами. Во главе каждого поставят выпеченный княгиней пирог — непременно из свежемолотой муки нового урожая. Хозяйки наварят ягодных морсов да медового пива, поднимут из погребов кувшины с холодным, свежесваренным квасом, поставят на столы горячий взвар с пряными травами. Напекут высокие стопки толстых блинцов, изжарят в печи выловленную накануне рыбку.

Тем же утром, пока княгиня с женщинами провожали на реке лето и угощали богиню Макошь овсяным хлебушком да киселем, князь погасил в тереме старый огонь и зажег новый. Искру ему следовало высечь непременно от удара камнем о камень, и никак иначе. С новым огнем Ярослав обошёл весь терем, каждую горницу, клеть и гридницу. Зашел также в хлев и на конюшни.

Начиналась осень, обновлялся уходящий год.

Вечером на празднике за длинными дубовыми столами все сидели вразнобой. Не как обычно в гриднице, когда князь трапезничал лишь со своей дружиной, али как в иные дни, когда он принимал гостей да купцов, посланников из соседних княжеств и земель. Тогда столы накрывали в горницах, и кмети за них не садились.

Нынче же нашлось место всем: и молодым воям, и отрокам, и гостям, и боярам, и семьям, и пригожим девкам, и даже свободным слугам. Нынче был большой праздник, окончание полевых работ, окончание года. Потому князь и объединял под крышей своего терема всех людей без разбору.

По кругу подняли кубки сперва за князя да за дружину его; за княжий терем, чтоб всегда до краев были полны сундуки, клети да амбары. После поблагодарили светлых богов, и мужи выплеснули напитки на землю, славя Перуна. Не забыли и про Ладогу-матушку, про реку-кормилицу, про щедрую, плодородную землю.

Дядька Крут сидел за столом подле князя да княгини и одним глазом поглядывал за дочками-невестами, а другим — косился на Ярослава. Жена что-то говорила воеводе, и тот кивал, но слушал мало. Тягостные думы занимали его голову в столь праздничный, веселый день.

— Крут Милонегович, — он услышал, как его зовет княгиня, — совсем смурной ты и не ешь ничего. Не по нраву пришлась стряпня?

Закряхтев, воевода не успел ничего ответить, как его осыпали насмешками молодчики из дружины.

— Да когда уж нынче дядьке Круту трапезничать, он все глаза стер, за лебедушками своими приглядывая!

— Да подле них и сидеть уж боязно, грозный батюшка очами пожирает!

— Тут и кусок в горло не полезет!

Обе воеводиных дочки, эдакие негодницы, прыснули в ладошки, скрывая смех. Но им достало совести хоть немного покраснеть. Даже жена, Любава Судиславна, добродушно посмеивалась, сидя подле дядьки Крута.

— Суров ты, воевода, без меры. Дай хоть дочкам повеселиться, когда, как не нынче?

Князь, и тот не утерпел! Поддел беззлобным словом своего пестуна! Его-то оба постреленыша, небось, при мамках да няньках на лавках в горницах лежали. Строгий батюшка на праздник не пустил, малы, мол, а ведь упрашивали его и дочки, и княгиня!

Ярослав же улыбался, сидя по главе стола в новенькой рубахе. Кмети, порой, смеялись, что князь их, как жену в дом привел, стал наряды менять чаще девок. Что ни праздник, так у него рубаха пошита! Али на старой узор по-другому переложен, красивше, ярче. Слыхал такие пересуды князь али нет, то неведомо. Но водимую напрасно не печалил, подарки ее носил исправно, не таясь.

И своей щедростью княгиню не обижал! Нынче на праздник Звенислава Вышатовна надела новую свиту из белого аксамитаАксамит (оксамит или самит) - с греческого языка переводится как шестиниточный, где hex – значит шесть и mitos – нить. Древнерусский термин, известен с XII в. (см., например, "оксамит" в "Слове о полку Игореве"). Драгоценная тяжелая шелковая ткань, напоминающая бархат и парчу, изготавливаемая вручную, нередко с красивым серебряным или золотистым орнаментом. с серебряным шитьем и соболиной опушкой. Приладила к кике новые височные кольца-усерязи, запястья украсила обручьями с драгоценными каменьями.

Трудно в ней было нынче угадать девчонку из далекого степного княжества, в простенькой поневе да рубахе из грубого полотнища, с одинокой лентой в толстой косе. Как приветствовала она их тогда, в последний черед; стояла позади стрый-батюшки, позади всей его семьи. А подле Рогнеды и вовсе казалась совсем невзрачным птенцом, толком не оперившимся.

Нынче же, при муже, вон как расцвела! А что бы и не расцвести, коли князь лелеет, понапрасну не обижает.

— Погляжу на тебя, когда твои в зимы войдут да в поневу вскочат, — пробурчал меж тем дядька Крут, глядя на князя.

— С Любавой Ярославной и ждать не надо, она и нынче батюшке во всем перечет, — молодцы из дружины продолжали насмешничать.

Дядька Крут посмотрел на князя: так, мол, тебе и надо. Слушай нынче про своих дочерей! Пуще всех над шутками потешался Стемид, обнимавший сразу двух пригожих любушек здоровенными ручищами. Девки млели да глядели удалому сотнику в рот, льнули с двух сторон, норовили потрогать медную бороду да перетянутые ремешком волосы. Тонкими пальчиками гладили червленую рубаху у него на груди.

Развеселившись ненадолго, воевода вскоре помрачнел. Неладное творилось в тереме, как бы ни хорохорился князь. Княжич Святополк — утек. Отрок Горазд — пропал. Три седмицы уж не видал его никто. Как и княжича. До своего удела в Белоозере он так и не добрался. Княгиня Мальфрида сидела в своих горницах и к трапезам не спускалась. Все пленницу из себя строила, старая ведьма! А вот коли б взаправду ее князь в холодную клеть бросил, тогда бы и поглядели, как запоет княгиня! Уж шибко хорошо она устроилась, матушка изменника. Что бы там ни говорил Мстиславич, иначе дядька Крута княжича называть отказывался.